Как я встретил лешего
Карелия меня покорила с первого взгляда. С первого взгляда на детские лыжи с брезентовыми петлями «под валенок» на которых красовалось непонятное и загадочное слово «Karjala». Если наличие букв «r» и «l» я ещё мог как-то объяснить себе тем, что по неизвестной мне причине (пока ещё недоступной детскому разумению, но которую я обязательно пойму, когда вырасту) взрослые просто чуть-чуть недорисовали, чуть-чуть повернули и чуть-чуть перепутали местами уже знакомые мне «р», «е», «л», «и» и «я», то абсолютно не подчиняющаяся никаким законам шестилетней логике закорючка «j» полностью ломала стройность всей моей концепции.
На вполне справедливый вопрос почему между буквами прячется какой-то странный крючок с точкой отец не смог дать удовлетворительного ответа. Так же он не смог мне объяснить почему наша советская республика разделяется на северную и южную Карелию и почему людей, проживающих на её территории, называют корейцами. Единственное, что я точно понял — земля наша не только богата и обильна, но ещё непредсказуема и абсолютно волшебна.
Конечно же в более позднем возрасте (как и обещали мне умные взрослые) я всё понял и про крючок с точкой, и про южных и северных «карельцев», но ощущение волшебства, связанного с этим заповедным местом, не только не исчезло, а, наоборот, стало ещё сильнее.
И чем сильнее оттягивалась наша встреча, тем больше усиливалось это чувство.
Уже на втором курсе института мне предложили принять участие в байдарочном походе и вроде всё шло к тому, чтобы ехать, но ремонт в комнате (который я планировал закончить за пару недель) распростёр свои пыльные щупальца на ванную, туалет и немножечко кухню, вследствие чего благополучно завершился одновременно вместе с летними каникулами.
Ушли конечно же без меня.
Есть такой сверхчуткий тип матерей, которые испытывают реальные схватки, когда приходит время рожать их собственным дочерям. Вот я и был такой «матерью».
Полторы недели весь пыльный от штукатурки и мокрый от пота я не находил себе места. Было ощущение как будто огромные и неповоротливые механизмы вселенной специально смазали и привели в движение только для того, чтобы случилось свидание двух влюблённых существ. А одно существо взяло и не пришло, отчего весь потенциал этой нереализованной встречи обрушился на его бедную голову.
Полторы недели я ни на чём не мог сосредоточится. Меня разрывало от несоответствия месту в котором нахожусь. Было ощущение, что всю начинку — разум, душу, чувства — перенесли в Карелию, а тело по глупому недоразумению оставили в Москве.
Закончилось всё одновременно с возращением моих несостоявшихся коллег из похода.
Сделав соответствующие выводы, на следующий год я без промедления вписался четвёртым в команду. Если в предыдущий год шли вшестером (на трёх байдарках) и одной из участниц была моя однокурсница — девушка с широкой душой и большим сердцем — то теперь шёл её, хоть и очень талантливый, но менее широкий, брат со своим другом и его девушкой. То есть три близких человека и один дополнительный — я.
Карелия мне понравилась сразу. Прямо со стапеля (сбор байдарок) под моросящим дождём на старом кладбище в пять часов утра при температуре +10 градусов. Потом мне понравилось переплывать в шторм огромное Энгозеро на матросском (переднем) месте байдарке типа «Свирь». Если кто не в курсе, в отличие от классических советских килеватых байдарок, Свирь более маневренная и предназначена больше для прохождения порогов, чем для пересечения больших озёр при сильном ветре. Верхняя часть её носа расположена под отрицательным углом и в профиль выглядит как веретено. Такая конструкция позволяет пробивать волны, а не продавливать их тяжёлым килем сверху.
Тогда всего этого я не знал и каждый раз, когда ледяная полуметровая волна накатывала, полностью заливая меня по пояс вместе с носом байдарки, я мысленно прощался с близкими. Только отсутствие отчаянных криков капитана, сидевшего сзади (и из всего этого великолепия видевшего одну мою непоколебимую спину), утверждало в мысли, что всё именно так, как и должно быть.
Потом мне очень понравилась гребля на второй день после первой ночёвки на камнях. Когда я встал утром, то был уверен, что никакая сила в мире не способна опять заставить меня совершать возвратно-поступательные движения верхними конечностями. Однако, после первого гребка, чудесным образом оказалось, что именно в этих нехитрых позициях тело болит меньше всего. Ну если только чуть-чуть. Совсем капельку. Самую малость. В любом случае не так сильно, как если не грести.
Но больше всего мне понравилась еда. Причём нам всем троим — мужикам и даже девушке друга, которая была не только завхозом по питательной части, но и поваром.
Как гласит народная мудрость: «Не доверяйте худым поварам». Я бы расширил: «Не доверяйте худым поварам делать раскладку для похода, тем более если этот худой повар девушка весом в 50 кг, питающаяся исключительно мюслями напополам со святым духом, а остальные участники похода — половозрелые мужики».
Короче голод стал нашим пятым и самым верным товарищем. Осознав, что еды с каждым днём будет становиться только меньше, мы усиленно переключились на подножный корм. А поскольку в начале августа в тех местах из корма доступна только черника, жизнь наша превратилась в сплошной фиолетовый праздник.
Мы не только ели чернику при каждом удобном случае, но для нажористости мы добавляли её во всё, что только можно включая каши, супы, сухари и чай. И снаружи, и изнутри мы стали насквозь фиолетовыми. У меня такое подозрение, что благодаря чернике мы смогли бы наладить самодостаточный замкнутый цикл питания без отходов производства, потому что в туалет мы тоже ходили чистой черникой. А, поскольку прохождение порогов активизирует перистальтику не хуже госэкзаменов, круговорот черники в природе осуществлялся почти со скоростью звука, не успевая поделиться с нашими измученными организмами даже десятой долей своей живительной силы.
Но, несмотря на все неудобства, я был в восторге, потому что попал в живую сказку. Прямо на страницы книг своего любимого художника И.Я. Билибина. Уже одно это с лихвой перекрыло все минусы.
Как я говорил выше, трое участников похода были связаны узами дружбы и любви, и я в их команде был бы полностью четвёртым лишним, если бы вторая байдарка могла обойтись без матроса, а вся команда без регулярных поставок дров (так в походе называется сбор и доставка сушняка с последующей распилкой и расколкой). Дело достаточно муторное, потому что: во-первых, не на всех стоянках можно найти сушняк, во-вторых, привалы, как правило делаются вечером, после изнурительной гребли и не менее изнурительных спусков по порогам, ну а в-третьих, стоит только отойти от костра или хорошо продуваемого места на берегу, как тут же становишься добычей полчищ комаров или гнуса.
Но, поскольку я не хотел ни тяготить своим присутствием сложившийся коллектив, ни тяготиться лишний раз им сам, то эту обязанность принял на себя с радостью, от чего и был впоследствии прозван «Железным дровосеком».
Это случилось во время нашей последней стоянки. Уже не помню как официально называется у байдарочников день, который специально выделяется в конце похода для отдыха, помывки и созерцания окружающих красот. Насколько я понимаю, это «запасной» день, на случай, если на маршруте возникнут непредвиденные задержки. Если же не возникнут — выходной.
В любом случае, всё продвижение осуществляется строго по графику. Это связано и с прохождением порогов (самые сложные из которых лучше всего проходить в светлое время суток, ясную погоду и со свежими силами), и с финишированием, которое должно совпасть с расписанием местных электричек (в те времена курировавших с недельным интервалом).
День выдался наиудачнейшим. Как в знаменитом анекдоте про карельское лето: «Мало того, что температура поднялась до пятнадцати градусов, так оно ещё и выпало на воскресенье».
Температура нашего «частного лета» так же колебалась в пределах плюс пятнадцати. Регулярный моросящий дождь сменялся на не менее регулярный проливной. Внутри палатки было так же сыро, как и снаружи. Все знаки указывали на то, что этот день нам следовало провести в пути. Суше может быть и не стало бы, но теплее точно. Однако, график — есть график.
Поскольку все дрова на ближайшую неделю были уже собраны, а чувство голода никто не отменял я решил прогуляться в лес за грибами. Едва углубившись в лес я сразу насобирал полный подол (свитера) сыроежек, которые благополучно высыпал на землю уже через сотню метров, потому что нашёл более молодые и менее червивые. Ну а когда ещё через триста метров я вышел на подосиновики на землю полетела и предыдущая партия.
Мной полностью овладели возбуждение, кураж и охотничий азарт.
Очнулся я минут через тридцать в совершенно другом месте, а если сказать точнее — измерении. Ничто из окружающего меня пространства даже отдалённо не напоминало тех берёз, осин и рябин у подножия которых начиналась моя «охота». Вокруг росли только сосны, похожие друг на друга как родные сёстры.
В отличие от наших — среднерусских сосен, — карельские не такие высокие и могучие, но зато их нижние сухие ветки богато украшены бело-голубым лишайником, который не только создаёт ощущение сказочности, но очень сильно обезличивает окружающее пространство. Однообразные заросли черничника под ногами и нитки звериных троп между ними, бессистемно устремлённые из ниоткуда в никуда, ещё больше сбивали с толку.
В дополнении ко всему изменилась погода. Это было то редкое состояние, когда дождь вдруг почему-то передумал идти дальше и, остановившись на пол-дороге, превратился во влажную взвесь тумана, состоящую из мириада микроскопических капель. Эта взвесь, подобно зависшим цифрам кода из фильма «Матрица», создавала нереальное ощущение — как будто весь мир поставили на паузу и только у меня одного сохранилась возможность перемещаться между застывшими объектами.
Несмотря на туман день не был сумрачным. Нельзя сказать, что было солнце. Но так же нельзя сказать, что его не было. Создавалось ощущение, что свет от его присутствия исходил не из какого-то конкретного места на небе, а от каждой капли водяной пыли, зависшей в воздухе. Света хватало ровно на то, чтобы боле-менее осветить ближайшие 7-10 метров и раствориться в небытии. Причём абсолютно при этом не создавая теней.
Как бы мне не хотелось признаваться себе, но я заблудился.
Я понимал, что в подобных ситуациях обычно начинают паниковать и звать на помощь, и, чего уж греха таить, какая-то часть меня так и порывалась делать, однако какой-то другой частью я отчётливо понимал, что моя жизнь не может закончиться вот так просто и глупо, в 22 года, в мокрой карельской тайге. Я даже не представил, а почувствовал, что где-то в мире есть сухая Москва, мои родители и такой уютный и бессмысленный телевизор. Просто не может быть, чтобы это навсегда исчезло из моей жизни. Вместе с жизнью. Это измерение по-прежнему где-то есть и мне нужно просто найти точку входа в него.
От ближайшей сосны медленно отделились нижние ветви и, грациозно раскачиваясь, плавно поплыли над землёй. То, что это был олень я понял только благодаря гулким ударам копыт, которые не столько услышал, сколько почувствовал собственной грудью.
Я попытался представить, что вот здесь закончится моя жизнь: сначала я насквозь промокну (осталось совсем немного, процентов десять), потом окончательно устану и не смогу согреваться движением, после чего холод и голод добьют меня. Не представлялось. Эта мысль так же не совмещалась с реальностью, как крышка от баночки с детским пюре «Агуша» не совмещалась с горлышком пятилитровой бадьи.
Самое обидно то, что перед тем как пойти в лес я под чутким руководством нашего капитана внимательнейшим образом изучил карту местности. Там просто невозможно было заблудиться в принципе — мы стояли на полуострове вокруг которого река делала полную петлю.
И всё же я заблудился. Ничто не указывало на близкое расположение реки и тем более на лиственные деревья, изобильно растущие вдоль её берегов. Создавалось полное ощущение, что я нахожусь в глухой тайге, как минимум в сотне километрах от потенциального водоёма.
Через три часа блужданий и, чего уж там, криков о помощи, я полностью прошёл все стадии: отрицание, торг, депрессия и вплотную подобрался к смиренному анализу своего некорректного отношения с лесом.
Пошагово отмотав хронику событий до момента сбора грибов и моего презрения к лесным дарам, я со всей искренностью на которую только был способен попросил прощение у всех сил, которых только могло оскорбить моё неучтивое поведение.
Чуда не произошло. Дождь усилился. Как говорят классики: «Смеркалось».
Было одиноко, голодно и глупо. Для профилактики я ещё раз позвал на помощь. Никто не откликнулся.
Кураж, как и неверие в то, что я останусь здесь навсегда, уже давно прошли. Телом овладели усталость и тупое оцепенение.
Вдруг краем глаза я заметил шевеление в кустах. Приглядевшись я понял, что это был человек. Невысокий, коренастый, в негнущимся брезентовом костюме и болотных сапогах.
Я изо всех сил начал что-то кричать, чтобы привлечь его внимание.
Реакция нулевая.
Тогда я, продолжая кричать, побежал наперерез.
Увидев меня он начал кричать в ответ. Даже не кричать, а мычать слова, как будто они, прежде чем покинуть его рот, были вынуждены продираться сквозь невидимые дебри. Дословно не помню, но смысл такой: «Парень, ты мне не ори. Я глухой. Ты заблудился. Знаю. Иди в эту сторону (махнул рукой), никуда не сворачивай. Когда выйдешь к реке поверни направо и иди вниз по течению. Там твои.»
Я поблагодарил и пошёл. Минут через десять я уже вышел к реке, а чуть позже услышал грохот от того, что мои товарищи били поварёшками и ложками по кастрюлям и мискам, чтобы привлечь внимание и помочь сориентироваться в чаще.
И радостно, и стыдно. Надо мной конечно посмеялись. Ещё раз развернули карту и просили показать где именно я умудрился потеряться на этом замкнутом пятачке.
Показал. Посмеялись ещё раз.
Сумерки почему-то передумали смеркаться и взяли паузу, а, поскольку до отбоя было ещё немного свободного времени, наш капитан так же решил прогуляться за подосиновиками. Однако, будучи человеком не только бывалым, но и умным, кроме ножа он на всякий случай взял с собой спички, компас и карту.
Нужно ли говорить, что через обещанные полчаса он не вернулся. Как не вернулся и через полтора.
Смеркалось уже по-серьёзному. Я бы даже сказал во всю ширь смеркалось.
Недолго думая мы, громыхая кастрюлями и мисками как полицейский патруль во время облавы, ринулись в чащу. Благо секретные тропы мне были уже знакомы. Едва углубились на сто метров, как услышали радостный отклик нашего капитана. А через минуту показался и он сам.
То ли сумерки смеркнулись окончательно, то ли у меня что-то случилось с глазами, но мне показалось, что лицо его было бледным.
Он рассказал, что прошёл все те же этапы, что и я за исключением недостойного отношения к лесным дарам и встречи с глухим лешим. Что карта пригодилась ему не больше чем компас, поскольку в этом заколдованном месте не работает ни то, ни другое. И что помог ему только мой рассказ о том, что нужно идти в любую сторону по прямой пока не выйдешь к реке, а дальше спускаться по течению.
После чего приказал всем спать и надо мной больше не смеяться.