Есть люди, которые вокруг себя распространяют особую теплоту — она проявляется в их улыбках, словах, и в самом их присутствии. Они приносят с собой спокойствие и уют, как первые лучи весеннего солнца, пробивающиеся сквозь облака после долгой зимы. Их энергия, мягкая и успокаивающая, проникает в сердца окружающих, наполняя их жизнью и надеждой. Эта невидимая сила действует так же тихо, как утренний туман, который постепенно рассеивается, открывая мир во всей его красоте и свежести. Сильна власть души над душой! И ни те, кто дарит это тепло, ни те, кто его принимает, не осознают полностью глубину и мощь этого влияния.
- Сегодня у нас в студии удивительный гость! – восторгается ведущая популярного ток-шоу, - Это очень необычный человек, человек-правда, человек-лучик света, человек дающий надежду и приносящий радость. Встречайте, Николай, человек, который говорит комплименты! – почти закричала она последнее слово.
Зрители зааплодировали. В студию вошел человек небольшого роста в серой рубашке и с робким взглядом.
- Здравствуйте! – поприветствовала ведущая
- Добрый день всем! – ответил гость, оглядев публику - Вы все, - начал он восторженно, - прекрасно выглядите.. – а закончил вяло.
- Перед нами во всей красе – Николай – человек, который говорит комплименты. В сети его уже прозвали комплимент-мэн. Как вам такое прозвище?
- Очень нравится, - вымолвил герой, - напоминает супермэн, - Николай потупил взгляд.
- Вы он и есть! супермэн комплиментов! – вскричала ведущая и зал снова зааплодировал. Николай огляделся.
- Расскажите, - продолжила ведущая, - как всё началось?
- Однажды мне нестерпимо захотелось сказать мужчине в автобусе, что у него отличная шляпа, но я сдержался, потому что так не принято в обществе. А потом я где-то услышал фразу о том, что нельзя сдерживать себя, нужно слушать свои истинные желания, чтобы жить счастливую жизнь. А я понял, что мне очень надо говорить и решил попробовать.
- И стали подходить к незнакомым людям на улице и говорите им комплименты?
- Да, - ответил Николай, - только мы привыкли считать, что комплимент – это похвала, поэтому не совсем верно, что я говорю комплименты, я просто говорю, что вижу, и это не всегда что-то позитивно. Но часто, - добавил он после паузы.
- И как реагируют люди?
- По-разному, раньше большинство очень напрягались, даже пугались. Со временем это изменилось, больше людей стали улыбаться, благодарить
- А что, на ваш взгляд, изменилось?
Николай пожал плечами и снова недоуменно огляделся.
- Обратите внимание, - вдруг серьезно обратилась к залу ведущая, - перед нами феномен! Этот человек умеет видеть, смотрит в суть. И он не только видит, он смел настолько, что говорит о том, что видит; без стеснений, без колебаний, он подходит к человеку и бросает фразу.
Николай смотрел на нее с удивлением. Ведущая продолжала.
- Что чувствует говорящий? А что чувствует слушающий? Как на слова Николая реагируют люди? – пауза, и возглаз, - Давайте узнаем! У нас в гостях Мария!
Зрители захлопали. Николай вновь огляделся.
Вошла красивая высокая молодая девушка модельной внешности.
- Мария, расскажите о ваши опыте взаимодействия с Николаем, - попросила ведущая
- Ох, это было прекрасно! Это изменило мою жизни!
- Да вы что?! – воскликнула ведущая, - расскажите скорее!
- Подходит ко мне в ТЦ невысокий мужчина, - девушка смотрит на Николая, - мгновение смотрит в глаза и так искренне произносит «Вы божественно красивы!». Это был Николай! Такой душка! – и девушка посмотрела на него с любовью. Николай нахмурился.
- Я тогда была ужасно толстой, - продолжала девушка, - и не любила себя. А он смог разглядеть меня, его слова дали мне крылья! Я похудела, решила попробовать себя в модельном бизнесе, меня заметили, приглашали на съемки, показы, я наконец стала чувствовать себя уверенной, и теперь я счастлива! И всё это благодаря Николаю.
Девушка вскочила, плюхнулась рядом с героем на диван и поцеловала его в щеку.
- Николай, - обратилась к нему ведущая, - вы помните Марию?
- Если честно, - нет, - ответил Николай и еще раз посмотрел на Марию. – Я не могу помнить всех людей, которым что-то говорил. Но дело в том, что я не мог сказать вам, - он обратился к Марии, - что вы божественно красивы.
Зал ахнул.
- Если хотите знать, - продолжал Николай, обращаясь к Марии, - вы бойкая и немного наглая, и объективно ваша внешность приятная, но слова божественно красива, я, пожалуй, никогда и не произносил, обычно меня удивляет красота, поэтому я говорю удивительно красива.
- Ах точно! – воскликнула Мария, - я перепутала, вы мне сказали удивительно красивая!
Николай снисходительно улыбнулся. Он оглядел зал и подошел к девушке на первом ряду:
- Вот она удивительно красива! – и вышел из студии.
Эта девушка была совсем не похожа на Марию, ее лицо было спокойное, приятная мягкая улыбка и большие добрые глаза.
Девушка оказалась журналисткой, она ходила на это ток-шоу в поисках героев для журнала, в котором работала. Николай подходил для журнала идеально! Она должна была поговорить с ним.
Она осторожно вышла из студии и стала ждать его возле служебного выхода. Он вышел, она поблагодарила его за комплимент, он мягко улыбнулся. Она сказала, что кажется интервью прошло не очень, он кивнул. Она высказала понимание, что сейчас ему, наверное, не до журналистов, он согласился. Она призналась, что журналист и хочет написать о нем статью-очерк, он посмотрел на нее, но промолчал. Она оставила свою визитку и попросила его номер, чтобы позвонить через пару дней, он дал.
Она позвонила, и он согласился поговорить с ней. Через месяц в популярном глянцевом журнале вышла статья: «Человек, который говорит комплименты».
Вот эта статья.
Я встретила Николая на ток-шоу. Он подошел ко мне и сказал, что я удивительно красива. Так он показал зрителям, что ведущая и сценаристы шоу лгут.
Когда мы встретились, я спросила его: «У вас болезненное чувство правды и справедливости?», он задумался. «Я просто устал молчать.», - ответил он.
«В детстве я был очень наблюдателен, но молчалив. Далеко не сразу я стал осознавать, что очень подробно вижу людей. Я думал так у всех. Мое первое воспоминание об этом ощущении было лет в 5. Я тогда играл в песочнице, был увлечен, а потом какой-то звук заставил меня поднять глаза и посмотреть на ребят, и я вдруг увидел их во всех деталях. Это была какая-то молниеносная работа мысли, когда все фрагменты мимики, одежды, выражений лиц, причесок, движений и т.д. я увидел одновременно. И я не просто увидел, а понял красиво это или нет, хорошо это или плохо. Вот вымазанная в песке громкая, упрямая девочка с розовым красивым бантом, который ей совсем не шел. А вот мальчик в стильной косынке, держится гордо и словно понимает как удачно одет. А у этого мальчика большие голубые глаза, они очень ясные, а рот почему-то скривился, он злится и ругается.
Потом я стал «видеть» характеры: вот этот очень шумный, вот этот ябеда, вот эта часто плачет, вот он забияка, эта смешливая, а вот этот почему-то мерзкий. Для меня это было очевидно, и я думал, что так у всех. Однажды я сказал маме: «смотри какая добрая девочка», она посмотрела на девочку и спрашивает: «ты ее знаешь?», я говорю: «нет», «как же ты видишь, что она добрая?» - спросила мама, «а ты что ли не видишь?» - спросил я удивленно. Мама тогда сказала: «Да, похоже она добрая девочка», и по интонации я понял, что мама не видит это, а просто соглашается. Тогда я начал подозревать, что не все видят, как я. И стал расспрашивать родственников и знакомых. Их ответы укрепили меня в мысли, что я вижу иначе.»
Когда же вы начали говорить людям о том, что видите в них?
«Это произошло не сразу. Сначала я делился своими наблюдениями с родителями, бабушками, дедушками, и даже с друзьями, и с учителями тоже. Меня не принимали всерьез, но никто не говорил, что я выдумываю, что так говорить нельзя и пр. Чаще спрашивали, почему тебе так кажется, я очень часто использовал конструкцию «мне кажется она/он…», и я отвечал «вижу». И больше меня ни о чем не спрашивали.
Когда я стал подростком, из меня вдруг полилось. Я начал говорил людям напрямую. В тот год наша семья переехала, и это было очень вовремя, потому что, если бы этот «поток правды» полился из меня на людей, которых я знал с ранних лет, меня бы не поняли.
Мой первый «опыт откровенности» состоялся с новыми соседями. Мы столкнулись с ними около лифта, и я как-то сразу понял, что они в ссоре. Мы зашли в лифт, я посмотрел на них и неожиданно для себя (да и для всех присутствующих), сказал: «Вам не нужно больше ссориться, вы очень подходите друг другу». Они посмотрели на меня, но ничего не сказали, даже мама промолчала, хотя и могла бы одернуть меня за неподобающее поведение, но она была удивлена больше всех. Только потом за ужином она спросила, что на меня нашло, а я честно ответил - не знаю.»
Вот так Николай раскрылся. Он начал подходить к незнакомцам и говорить им: «У вас отличный вкус, это платье очень вам к лицу», «Вы светитесь счастьям, это так прекрасно!», «Вы злитесь, но вам это не идет», «Вы ведете себя нагло, на это неприятно смотреть», «Вы красивая нежная пара», и т.д.
Я провела с Николаем пару дней и наблюдала за реакцией людей. Обычно они не успевали сообразить, что именно и главное зачем сказал им этот человек. Немного ошарашенные, они хмурились в задумчивости «что он сейчас сказал?», останавливались посмотреть вслед, недоуменно переглядывались (если были вдвоем). Люди могли опечалиться или обрадоваться или даже разозлиться, но никто ничего не говорил и не делал.
Николай уходил сразу после сказанного, он не ждал ответ или реакцию. Его не интересовало к каким последствиям приводят его откровения. Я спросила: «Почему?». Он ответил: «Мне достаточно, просто сказать. И я не ощущаю, что должен остаться и что-то услышать в ответ». «А если вас не поймут?» спросила я, «Может быть не сразу, но обязательно поймут».
Как же Николай выбирал тех, кто готов услышать и понять?
Я спросила его: «Как вы выбираете объекты для откровений?»
«Вы знаете, - ответил он, - это получается как-то само собой, словно слова приходят ко мне на крошечное мгновение раньше, чем я вижу человека. И вот так сначала приходят слова, а потом появляется объект, которому они адресованы, и я сразу же передаю послание».
Выходит, вы - голос судьбы? – спросила я
«Может быть, - задумчиво ответил Николай. – Я только однажды, кстати недавно, встретил человека, который сказал мне: «Вы изменили мою жизнь» и, как вы понимаете, это была не так девушка из ток-шоу. Я очень удивился, потому что я его не вспомнил. Я вежливо ответил: «Я рад! А в лучшую сторону?». Он ответил: «Да. Она не свернула ни туда». И он рассказал.
«Я врач и в тот месяц на меня свалилось разом всё. Один пациент, которого я лечил полгода, умер у меня на руках. Все эти полгода я почти не спал, я полностью отдавался работе, и был уверен, что добьюсь результата и поставлю его на ноги. Ничего не предвещало его смерть… Я пришел проведать его, он тяжело дышал, я даже не успел проверить все показатели, как услышал этот монотонный писк… Теперь этот звук стоит у меня в ушах, хотя я множество раз его слышал… Я продолжал работать, но делал всё на автомате. Мне предлагали отдохнуть, но я отказался. А через неделю погибла моя собака, она была моим лучшим другом с самого детства, ее сбила машина, водитель уехал, а Кейси пролежала на обочине много часов. Мы живем в пригороде, и она гуляет сама, я вернулся только поздно вечером, ее нет, пошел искать, она еще дышала, я рванул к ветеринару, но она умерла по дороге. Снова у меня на руках, и снова из-за меня, ведь если бы я пришел по раньше, ее еще можно было спасти! Я снова не пошел в отпуск, а продолжал работать. Всё шло из рук вон плохо, смертельные случаи на работе шли один за другим, казалось, я разучился лечить и ставить диагнозы. Всё валилось из рук, и я ушел. Так я потерял всё самое важное в моей жизни, работу и друга. У меня не было других способностей кроме как быть врачом, у меня не было семьи, а родители жили далеко, и мы не были близки. У меня ничего не осталось… Вы подошли, когда я уже прорабатывал план ухода… И вы просто сказали: «Вы обязательно справитесь!» и ушли. Я опешил. Но в голове как будто моментально прояснилось. Оказывается, мне было так мало нужно, но как сильно эти слова были мне нужны тогда! Потом я искал вас, хотел поблагодарить, и вот увидел на ток-шоу и попросил их помочь мне вас найти».
Я положил руку ему на плечо и сказал: «Спасибо, что рассказали!». Он положил руку поверх моей, сжал ее и ответил «Вам спасибо!». И мы распрощались.
Николай продолжил: «Понимаете, эти слова идут сквозь меня. Да, я вижу грусть, и я вижу силу в человеке, я вижу красоту или уродство, но акт говорения, он словно не совсем осознанный, понимаете?».
Удивительным человеком оказался Николай, еще более необычным, чем я представляла. Он словно кидает в мир частичку откровенности и нажимает маленький рычажок, запускающий внутренний механизм трансформации.
Я спросила, говорил ли кто-то комплименты ему, он ответил:
«Мне запомнился один раз. Как-то я наблюдал и слушал разговор молодой очень красивой пары, они великолепно общались, я подошел и сказал: «Я услышал ваш разговор, он ласкает слух. Вы прекрасны!», и почему-то не ушел сразу, а остался стоять как вкопанный. Они переглянулись и девушка сказала «А вы забавно странный. Но тоже прекрасны!» и улыбнулась. Как же тогда меня обрадовали эти слова и улыбка! «Забавно-странный, - крутил я в голове, - как это смешно «забавно-странный».
Почему вас так обрадовали эти слова?
«Потому что это правда, я действительно странный и именно забавно-странный.»
На прощание я спросила: «Как вы думаете, если бы больше людей говорили друг другу комплименты, мир стал бы хоть чуточку лучше?».
Он немного подумал и ответил: «Да! Множить радость – это хорошо. Люди радуются, услышав приятные слова.»
Это случается чаще, чем можно представить. Безлюдные места будто притягивают к себе смерть. Люди из окрестных поселений веками прятали здесь следы своей жестокости.
Они знали: песок и ветер скроют всё.
Ла Лоба не интересуется людьми. Люди тоже не интересуются ей — прекрасное соглашение. Даже детишек не пугают образом старухи, живущей среди скал.
Теперь они слушают совсем другие истории.
Никто не мешает женщине заниматься своими делами. Курить трубку, прислушиваясь к шуму песка. Дремать под палящим солнцем. Бродить среди гор, опустив голову.
Такие прогулки лишь кажутся бесцельными. Ла Лоба ищет кости.
Собрать скелет не так просто. Что-то уносят хищные птицы. Ломают и закапывают другие животные. Но Ла Лоба достойна своего прозвища.
Она находит в расщелине скалы скелет ворона. Долго просеивает белый песок, чтобы достать череп ящерицы. Среди кактусов обнаруживает останки лисицы.
И тело.
Они положили её в тканевый мешок, даже не потрудившись завязать. Одна рука выскользнула наружу, пустыня уже начала её поглощать.
Ла Лоба знает: вскоре от тела останутся кости, гладкие и белые, как песок. Длинные волосы, синяки на коже, широко распахнутые пустые глаза, всё исчезнет.
Она касается руки, сухой и холодной. Что сделала эта девушка: отказала кому-то? Наскучила? Была она излишне скромной или, наоборот, слишком громкой и строптивой?
Исход один.
Не она первая появилась в пустыне — и не она будет последней. Это отличное место, чтобы привезти жену или любовницу — уже бывшую — и надеяться, что никто их не найдёт.
Обычно так и бывает.
Три тела ждут своей участи. Ла Лоба раскрывает мешок, осматривает четвёртое. Посиневшие губы. Тёмная полоса на шее. Но все кости на месте.
Старуха тащит мешок к скалам. Вскоре по пустыне разносится песня.
Ворон оживает первым. Кости покрываются перьями, вспыхивают жёлтые глаза. Птица исчезает в небе, будто ничего не произошло.
Ящерица скрывается среди камней. Лисица трясёт головой с большими ушами и тоже убегает.
С девушкой сложнее.
Ла Лоба продолжает петь. Язык, которого не знает никто из ныне живущих. Мелодия, давно потерянная. Если не Ла Лоба будет помнить эту песню — то кто?
Девушка открывает глаза. Кашляет, пытается подняться на ноги. Старуха наконец замолкает, опускается на землю, переводит дыхание.
Она не знает, что будет дальше. Может, девушка решит вернуться к обычной жизни. Или найти тех, кто бросил её в пустыне — она сама вольна решать.
Не она первая.
Но, может, она станет последней?
127/366
Пишу ежедневные тексты для мифологического марафона. Пост про марафон в ВК и в Телеграме.
Сегодня у нас легенда о Ла Лобе, даме из мифологии южноамериканских индейцев.
Вы спрашиваете, почему я ношу одинаковую чёрную одежду: брюки, сорочку, ботинки и пальто. Отвечаю.
В прошлый раз, когда я вышел из дому не в этом хрестоматийном костюме Дедовича, а позволил себе надеть синие джинсы (чтобы было теплее; стоял конец 2021 года), это кончилось тем, что на меня на кассе в Ашане напал человек, а стоящая рядом очередь одобрила его действия.
Сегодня, в силу хорошей погоды, я решил пойти на обед в домашних штанах и футболке. Получил обратную связь, ещё не успев покинуть парадную.
Если вы живёте Хуй Знает Где, то, может быть, думаете, что в Центре Петербурга культурный уровень населения существенно выше. Наверное, так и есть. Но стоит лишь на секунду забыть о том, что враждебность — это естественная среда обитания в джунглях, как тебе об этом напомнят. Пожалуй, если бы не эта среда, мы бы не понимали, что такое быть доброжелательным и чего это стоит.
Я спускался по лестнице, навстречу мне двигалась женщина почтенного возраста, смуглая, низкорослая, восточно чернобровая, в косынке. Низко наклонив голову, она несла сумки с продуктами. Я сказал ей:
— Здравствуйте.
Тогда она заметила меня и подняла голову. Остановившись, она предотвратила наше столкновение. Правда, мне всё равно пришлось немного отойти в сторону и прижаться к стене, чтобы она в меня не врезалась.
— Из какой вы квартиры? — спросила она, пройдя мимо.
Я назвал номер квартиры и спросил, из какой она.
— Давно тут живёте? — сказала она, продолжая идти вверх.
— С сентября, — я остановился и смотрел на неё, ожидая ответа на свой вопрос или другого продолжения нашего small talk.
— То-то я смотрю, много вас новых здесь ходит. А из какой квартиры я, вам знать не нужно. Потому что вы тут временные.
Сказав так, хозяйка парадной оставила меня коротать мою временность, а сама продолжила идти по ступеням дальше в вечность, с двумя сумками.
Вот поэтому я ношу одинаковую чёрную одежду: брюки, сорочку, ботинки и пальто. Когда ты хорошо одет, с тобой не происходит таких вещей (по крайней мере, со мной за три года ни разу). Стильная чёрная одежда помогает людям на уровне подсознания прийти к выводу, что, может быть, тебе не стоит грубить (мало ли, каких ты кровей, а кто твой папа, а кто твой босс). Эти же самые люди бегут по пешеходной зебре, чтобы не разозлить водителя дорогой машины. Они же подмахивают бёдрами тоталитарным режимам и пестуют культ личности. Им понятен язык подобострастного страха, но не любви. Одетых так же, как они, они презирают.
Иллюстрация Кладбище Джо. Больше Чтива: chtivo.spb.ru
Когда родился мальчик, он подумал: «Ура, Сын! Будет интересно! И никаких кукол!». Отцовскую радость омрачило только то, что мать новорождённого не перенесла роды. Что-то там с сердцем, порок или ещё что... «Ну, у нас-то с сердцем всё хорошо, мужское, сильное! Вон, какой красавец», — быстро нашёл себе утешение Отец.
Планов было много! Сын должен был стать настоящим мужчиной: научиться владеть оружием, водить машину, зарабатывать деньги и уметь постоять за себя, несмотря ни на что. Всё шло своим чередом. В шесть лет первая драка с соседским мальчишкой — вероятно, не поделили песочницу. Что там ещё может быть, в шесть лет-то?
На все вопросы о причинах ссоры Сын, насупившись, молчал, но глаз не отводил. — Если считаешь, что тебя пытаются надуть, забрать что-то, что принадлежит только тебе — не отступай от своего, не поддавайся и не дай никому почувствовать твою слабость. Если понимаешь, что без драки не обойтись, — бей всегда первым и как можно больнее! — так отреагировал Отец на это происшествие и наказывать Сына не стал.
Все дальнейшие поучения были в том же ключе: «Стой на своём, бери всё самое лучшее, ни перед чем не останавливайся для достижения желаемого. И всегда, всегда давай сдачи!».
Отец учил Сына драться — на заднем дворе они сходились врукопашную, зачастую старший не ослаблял силу удара, совершенно не считаясь с разницей в их возрасте и силе. «Крепче будет», — довольно размышлял Отец. Сын же, отлетая от жёстких отцовских оплеух на землю, старался как можно быстрее подняться и, вытирая грязной, ободранной рукой подступившие на глаза слёзы, снова и снова бросался на обидчика. Уже через пару месяцев таких спаррингов он легко одерживал верх в схватках со сверстниками, а иногда и «старшаки» вынуждены были отступить перед его напором. Залогом успеха была его способность идти до конца — качество, которое Отец культивировал в нём с утра до вечера, каждый день. Понемногу Отец знакомил его с оружием, сначала давал просто подержать в руках, почувствовать стальной холод рукоятки — так приятно ощутить в руке вес предмета, придающего значительность всем твоим поступкам и действиям! Показывал, как набивать патронами барабан, как правильно держать пистолет за поясом и как наводить его на предполагаемого врага. Но Сыну уже было невтерпёж, он хотел как можно быстрее начать стрелять.
И вот однажды, воскресным утром, наступил этот долгожданный момент. Они встали раньше обычного и отправились на окраину города, на пустырь, захватив с собой множество пустых банок. На радость Отцу выяснилось, что и в стрельбе у Сына несомненный талант — из пяти целей он стабильно поражал четыре, и это, безусловно, было прекрасным результатом.
«Как бы то ни было, стрелять по бутылкам и жестянкам — это одно, а вот хватит ли у него духа выстрелить в живое существо, когда понадобится, вот вопрос», — так думал Отец, любуясь, как уверенно обращается Сын с оружием. Момент, когда ему придётся целиться в реального противника, казался Отцу вполне вероятным. Поэтому после трёх занятий он объявил, что в следующий раз стрелять они будут по живым мишеням.
— Ты готов к этому! Понимаешь, в чём разница? — он смотрел Сыну в глаза и не видел в них и тени сомнения, когда тот кивнул. Для этого они отправились далеко за город, туда, где начинаются поля, засеянные пшеницей. Когда урожай созревал, на поля слетались целые полчища ворон, а пугала, установленные для охраны, плохо справлялись со своей задачей. Тамошние фермеры часто дежурили на страже своего урожая, время от времени постреливая картечью из дробовиков в «воронье небо».
Ехать долго им не пришлось. На ближайшем поле, в самом его центре, над высокими и густыми пшеничными волнами, кружилась, то опускаясь на свою цель, то поднимаясь выше, словно выбирая наиболее вкусный участок, воронья стая.
— Смотри, сейчас тихонько иди сквозь заросли, не шуми, руками стебли не сгибай, а там, на расстоянии выстрела, наметь себе цель. Только не стреляй куда попало, а прицеливайся! Потом сразу выбирай вторую, потом третью… И так сколько успеешь, пока не улетят.
Сын внимательно прислушивался к отцовской инструкции, стараясь унять набежавшую от волнения дрожь, в предвкушении чего-то нового, необыкновенного, и если даже не запретного, то не вполне одобряемого.
— Я постою здесь, меня пшеница полностью не скроет, поэтому подойду, как закончишь стрелять. А там посмотрим на результат. Иди! — и Отец слегка подтолкнул Сына к полю.
Через пять минут один за другим прозвучали три выстрела. Сразу за ними воронья стая, потревоженная и напуганная, стала беспорядочно разлетаться в разные направления. Отец торопливо, переходя на бег, направился в глубь поля. В это время раздался ещё один, четвёртый, выстрел. Он поднял глаза и увидел в небе, раскалённом от стоящего в самом зените солнца, как одна из птиц падает вниз. Но не камнем, а как-то странно дёргаясь из стороны в сторону, словно пытаясь ещё улететь, спастись. Отец увидел, как его Сын бежит к месту падения, и тоже прибавил шаг. Подозрения подтвердились, пуля попала в крыло и не сразу убила ворону, а только ранила, лишив возможности летать. Густая, пушистая пшеница смягчила падение, и сейчас птица, косясь большим круглым глазом, старалась уйти подальше от своих врагов, волоча лохмотья, оставшиеся от крыла. Сын стоял оцепенев и молча наблюдал за её попытками.
«Только бы не заплакал», — такая несуразная мысль мелькнула у Отца. Он потянулся к пистолету, который крепко сжимал в своей руке.
— Давай я добью! Всё равно её или лисы, или другие хищники загрызут. — Нет, я сам, это моё дело! — недавняя растерянность вдруг сменилась твёрдой решимостью закончить начатое. — Хорошо, только не тяни, — Отец повернулся, чтобы уйти, но не успел сделать и двух шагов, как всё было кончено.
Потом они нашли ещё двух убитых ворон. Сын с точностью выполнил отцовский указ и, подкравшись максимально близко, выстрелил в упор.
— Молодчик! — похвалил его Отец. — Но ты должен быть готов выстрелить не только в зверей или птиц, но и в человека, при необходимости. Человек — самый опасный зверь на земле.
Увидев недоумевающее лицо Сына, в глазах которого читался немой вопрос, он продолжил:
— Да, люди гораздо опаснее всех зверей. Никто из животных, даже самых диких, не войдёт без спроса в твой дом, не ограбит тебя, не подвергнет насилию. Никто из животных не посягнёт на твою жизнь, если ты сам не полезешь к ним, в их мир. А вот человек — запросто. Поэтому если почувствуешь угрозу от кого-либо из людей и тем более если ваши силы будут неравны, то не раздумывай долго. Не дай никому опередить тебя.
Так Отец рассуждал во всех жизненных ситуациях и всегда давал одни и те же наставления. Часто соседи приходили к нему с жалобами на Сына, тот не стеснялся применять силу к их отпрыскам, когда в дворовых играх возникали спорные ситуации. Всегда это заканчивалось так: Отец выпроваживал гостей вежливо, но твёрдо, обещая разобраться и при необходимости наказать виновника. Но если поначалу он ещё обсуждал с Сыном конфликтные ситуации, из-за которых тому приходилось пускать в ход кулаки, то со временем всё стало ограничиваться лишь совместными заверениями о том, что другого выхода не было. В таких вопросах Отец предоставлял ему право принимать решения самому. Когда Сыну было двенадцать, в их дом с неофициальным визитом пожаловал тренер школьной команды по футболу. Поводом послужил спор Сына с остальными участниками команды из-за капитанского звания. Не желая отдавать капитанскую повязку кому-то другому, он несколько раз убедительно «влепил» своему главному конкуренту за эту почётную обязанность.
— Я заметил, что весь класс его побаивается, потому что он никогда не раздумывает — применять силу или нет, — сказал тренер. — Но послушайте, он всего лишь отстаивал своё! Ведь в прошлом сезоне именно он был лидером команды, — Отец даже не сомневался, что маленькая нарукавная повязка, придающая особый статус внутри коллектива, на самом деле должна принадлежать его Сыну. — Мы каждый год в начале нового сезона проводим выборы капитана. Голосуют тайно все ребята, в этот раз они выбрали не его. Хотя я знаю наверняка, он даже пытался угрожать некоторым из них. Но я и на это закрыл глаза, — тренер ещё пытался найти хоть какое-то решение, которое всех бы устроило. — Вы поймите, — убеждал он Отца, — если так будет продолжаться и дальше, то я буду вынужден выгнать его из команды.
Но оба понимали, что вряд ли тренер решится на этот шаг, ведь Сын был лучшим игроком в своей возрастной категории — без него у команды было бы мало шансов на успех. Ближе к окончанию учёбы, в старших классах, Отца всё чаще вызывали в школу, причиной, конечно, были «подвиги» Сына. Но и здесь Отец старался его выгораживать, просил быть снисходительней, ссылался на сложный характер и обещал принять меры. Учителя же, принимая во внимание то, что он воспитывает Сына один, всегда шли ему навстречу, не давая ход жалобам. И даже после таких «вызовов на ковёр», вернувшись домой, Отец не сильно его отчитывал, только просил быть аккуратней — он по-прежнему был уверен, что его воспитание правильное, и что во взрослой жизни главное — сила и решительность.
Когда Сыну исполнилось пятнадцать, состоялся торжественный для обоих момент: Отец вручил ему в подарок собственный пистолет, с условием — никуда его с собой не брать, пока не получит разрешение на оружие. Это был тот самый кольт, из которого Сын учился стрелять. И если раньше Отец давал его только на время тренировочных стрельб, которые, к сожалению Сына, проходили не так часто, как ему бы хотелось, то теперь он лежал у него в комнате, в самом верхнем ящике письменного стола. Обладание такой серьёзной, взрослой вещью будоражило мысли молодого человека. Бывало, он несколько раз за вечер доставал пистолет и прицеливался в воображаемого противника, выискивая его то в одном, то в другом углу комнаты. Первое время он даже спать ложился, положив кольт под подушку, но потом, словно устыдившись своей детскости, вернул его в ящик стола. В тот же год он стал ходить по вечерам подрабатывать на автомойку, у него завелись собственные деньги. А вскоре случился эпизод, полностью развеявший сомнения Отца в том, сможет ли его Сын применить оружие для защиты своих интересов.
Дорога, по которой Сын вечерами отправлялся на работу, проходила позади домов. Это, в общем-то, и не дорога была, а так, протоптанная колея, узкая и в колдобинах. С одной стороны тянулись заборы дворов, с другой — бетонная ограда какого-то ремонтного предприятия. Но именно этой дорогой он и ходил по вечерам на автомойку, срезая и экономя таким образом немало времени. Единственной неприятностью, омрачавшей этот короткий путь, была огромная, беспородная псина, которую сосед через три дома от них сажал ночью на цепь для охраны своего участка. Длина же цепи если и позволяла безопасно пройти мимо, то только вплотную к бетонной стене, чуть ли не прижимаясь к ней спиной. Туда Сын ещё успевал проскочить до того, как её поставят на пост, но вот уже по дороге обратно она ждала его. Собака была настроена совершенно недружелюбно и кидалась на редких прохожих, подходя так близко, что пена, летящая с её клыков, оставалась на их одежде. Вот в такую передрягу он и попадал, каждый раз возвращаясь поздно вечером. Отец, заметивший, что Сын возвращается с работы в слегка взбудораженном состоянии, поначалу не придал увиденному особого значения, решив, что это симптомы вступления во взрослую жизнь. Но в этот раз Сын, всегда неохотно делившийся с ним своими проблемами, не дожидаясь расспросов, сам рассказал о вечернем препятствии на пути домой. Первой реакцией Отца на такие новости было желание немедленно, не откладывая в долгий ящик, пойти к соседу и обсудить этот вопрос прямо на месте. Но Сын сразу охладил отцовский порыв:
— Я сегодня специально вышел из дома попозже и стал ждать, когда собаку выведут привязывать на ночь. И, дождавшись хозяина, я попросил его укоротить цепь, — он взглянул на Отца: одобряет тот его инициативу или нет? — Ну-ну, не тяни, что он тебе ответил? — Отец в волнении, ещё полностью не отказавшись от желания идти разбираться, нервно наматывал круги по комнате. — Ничего, ничего он мне не ответил, — Сын на секунду замолчал, но, увидев на лице Отца непритворную ярость, сразу продолжил. — Ничего, что могло бы меня устроить. Предложил ходить другой дорогой, в обход. — В обход? Он предложил ходить в обход? — у Отца на секунду даже голос сорвался от возмущения.
Затем, с трудом себя пересилив и собравшись с мыслями, он всё же немного успокоился.
— Ладно, до выходных посмотрим, а если не укоротит цепь, то придётся что-то делать, может, обратиться в полицию…
Но, посмотрев в глаза Сына, стараясь разглядеть в них осуждение или поддержку своих слов, он увидел только стальной холод — выражение, появлявшееся на его лице после принятия сложного решения. Отец понял, что у него уже есть план, как выйти из сложившейся ситуации, а если бы он прочёл мысли Сына, то главной и почти единственной была: «Никакой полиции, эту проблему я решу сам».
Следующий вечер расставил все точки над i. Про вчерашний разговор они даже не вспоминали, как будто сговорившись, но обоим было понятно — сегодня всё закончится. Где-то за час до возвращения Сына с работы Отец, переделав все домашние дела, сел в своё кресло напротив телевизора и, поцеживая пиво из большого бокала, стал ждать. Новости, которые он внимательно смотрел каждый вечер, в этот раз пролетали мимо него, неспособные отвлечь от раздумий. Какой же выход нашёл или ещё найдёт его Сын из этого положения? Мысль о том, что нет никакого другого решения, кроме самого простого и верного, он старательно отгонял прочь, словно не веря, что Сын сможет так поступить. Он поднёс бокал с пивом к губам, и стекло лязгнуло о зубы, когда где-то вдалеке раздался сухой, резкий звук, похожий на удар плетью о камень. Он уже знал, что это. Развернув кресло к входной двери, он с волнением смотрел в коридор. Несколько минут спустя в дом вошёл Сын и совершенно невозмутимо стал раздеваться. Особенно было Отцу приятно, что руки у него не дрожали совсем, все его движения были уверенными и спокойными. «Вот это характер, вот это выдержка», — с удовольствием думал Отец. Сын, войдя в комнату и осознав, что Отец весь вечер ждёт его, особо в подробности не вдавался:
— Я шёл, никого не трогал, не дразнил. Она на меня набросилась, я был вынужден выстрелить. Это была самооборона, если вдруг хозяин захочет подать заявление, — и, задумавшись на секунду, добавил. — Есть не буду. В душ, и спать. Устал что-то.
Чуть позже, поднимаясь к себе в комнату, Сын услышал от обычно скупого на похвалу Отца:
— Молодец, сделал всё правильно!
История закончилась ничем. Потерявший собаку сосед приходил выяснять отношения, грозился обратиться в полицию, но понимая, что и сам нарушал закон, так никуда жаловаться и не пошёл. А скорее всего, подумал про себя: «Что же можно ждать от людей, так легко пристреливших собаку? Да что угодно! Ну их…»
И так бы всё оно и продолжалось, если бы не появилась Она. Та, которую однажды встретил Сын, та, в которую он влюбился. Девушка с противоположной улицы. Обычная девчонка из простой семьи, каких большинство. Сын стал исчезать из дома на несколько дней подряд, забегая только переодеться и взять денег из своих накоплений, после работы где-то задерживался и возвращался почти под утро. Иногда и вовсе не ночевал дома. На все вопросы Отца о том, где он пропадает, Сын отвечал нехотя, ограничиваясь общими фразами и не скрывая своего раздражения. Но даже из этих скупых ответов было понятно, что всё свободное время он проводит с Ней. То они вместе едут на пикник на весь день, то с компанией сняли домик за городом. Случалось, и это выводило Отца из себя больше всего, Сын оставался на все выходные у Неё, так как Её отец уезжал в командировку, а мать была не против таких ночёвок.
Слишком поздно он понял, что больше уже не занимает того места в жизни Сына, что и прежде. Между ними непреодолимым препятствием встала Она, в их доверительных и гармоничных отношениях пошла трещина, былое понимание куда-то делось. Теперь, проводя свои дни в одиночестве, не слыша привычных шагов наверху, в комнате Сына, он отчётливо понимал, что из его жизни, всегда такой размеренной и понятной, вдруг исчезла главная составляющая. Самое ценное, то, ради чего он и жил все эти годы. В горьких размышлениях у Отца никогда не было ни малейшего сомнения, кто во всём виноват, — одна Она.
В год окончания школы Сын неожиданно заявил, что поступать никуда не будет, хочет подзаработать денег. И вообще:
— У Нас — планы!
Было ясно — без Её дурного влияния здесь тоже не обошлось! Какие только проклятия не посылал он мысленно в Её адрес, каких неприятностей не желал. Иногда доставалось и Сыну: «Что этот балбес о себе возомнил? Слишком рано почувствовал себя взрослым!». Самостоятельность, исполненная самоуверенности, которую он раньше в нём только поощрял, теперь причиняла боль — Отец ощущал себя ненужным. Знакомиться с подругой Сына он не испытывал ни малейшего желания, но самым оскорбительным было то, что тот и не предлагал. В те редкие уже моменты, когда он находился дома, между ними повисало гнетущее, тяжёлое молчание. Прерывалось оно лишь тогда, когда Отец, не дождавшись, что Сын подойдёт и заговорит с ним первый, срывался на него из-за пустякового предлога. Но даже в таких ситуациях он как ни в чём не бывало продолжал заниматься своими делами, не обращая на Отца никакого внимания. Как-то раз, в тот день вечер казался особенно тоскливым и пустым, он, услышав, как в дверном замке поворачивается ключ, уже не смог себя сдержать. Словно подброшенный невидимой пружиной, он ринулся в прихожую и столкнулся с Сыном почти лоб в лоб. В ход пошли упрёки, самые жёсткие, грубые эпитеты и глупые условия, вроде — «я запрещаю тебе с ней встречаться», «всё равно она тебя бросит» и даже «если хочешь жить в этом доме, то только при условии, что порвёшь с ней». Ещё секунда и Отец готов был бы наброситься на него с кулаками. И опять, как когда-то, выражение на лице Сына поразило его своей решимостью. Он отступил, пытаясь найти слова, способные смягчить создавшееся положение. Однако то, что он потом услышал, на какое-то мгновение и вовсе лишило его дара речи.
— Давно хотел тебе сказать, но всё не знал, как это сделать. Но, думаю, тянуть дальше нет смысла. Мы решили уехать в столицу. Снимем там для начала комнату, осмотримся. Денег на первое время нам хватит, я в две смены три месяца уже работаю, а там работу можно легко найти, — Сын смотрел прямо и не сводил глаз с Отца, пытаясь предугадать его первую реакцию. — Я-я… я тебя никуда не отпускаю! Что за бредовые идеи? — возможно, это прозвучало жалко, почти смешно, но ничего другого потрясённый Отец выдавить из себя не смог. — Послушай, мы всё уже решили и обо всём подумали. Возьмём напрокат легковушку, вещей у нас немного, и если в ночь отправимся, то к утру уже будем на месте. Думаю, через недельку и поедем, как раз я зарплату получу, — всем своим видом он показывал, что отговаривать его не имеет никакого смысла, только время зря терять. — Кто это «мы»? Что вы, малолетки, вообще можете решить? Чья это идея? Наверняка её! Отвезёшь её туда, там она тебя и бросит, при первом удобном случае! Как трамплин тебя использует! — Отец в негодовании вываливал все доводы, какие только приходили в голову. — Я в любом случае уеду, и Она со мной. Ты меня не остановишь, — он повернулся к Отцу спиной и отправился к себе в комнату, заканчивая таким образом этот ненужный, по его мнению, спор. — Никуда ты не поедешь, сопляк безмозглый! — в ярости Отец даже не заметил, что впервые позволил себе оскорбления в адрес Сына. Громко хлопнувшая наверху дверь стала единственным ему ответом.
Больше они не разговаривали, до того самого дня, который Сын запланировал для отъезда. Ещё с утра он сложил свои вещи в спортивную сумку, деньги и документы убрал в боковой карман, а на самое дно спрятал пистолет. Оставалось только заскочить на работу за последней зарплатой и, забрав в прокате машину, которую он предусмотрительно оформил ещё вчера, заехать за Ней. Потом домой, за вещами. Конечно, он мог всё сделать и в другой последовательности, но подспудно ему всё же хотелось перед самым отъездом ещё раз увидеть свой дом. Постоять на крыльце, бросить последний взгляд на двор. Однако, несмотря на все хорошие воспоминания, связанные с детством и юностью, он ни на секунду не сомневался, что никогда сюда не вернётся. Он знал, и это было особенно приятно, что скоро, буквально через несколько часов, они помчатся в большой город, навстречу жизни и новым, до этого неизвестным ощущениям. Ничто не могло и не должно было помешать ему. Не волновало его и то, что Отцу совсем не нравятся его планы. В планы свои он как-то сразу решил Отца не посвящать — ему не хотелось обсуждать то, что обсуждению уже не подлежит, как дело решённое. Знакомить же Отца с Ней не было смысла и вовсе — «всё равно мы уезжаем, ни к чему это».
Как появилась сама идея перебраться в столицу, в город, где открываются большие перспективы и где живёт та самая птица счастья, он уже точно не помнил. Вроде бы в одном из откровенных разговоров Она призналась ему, что мечтает уехать из родного маленького городка в столичный мегаполис. Рассказала, как ей всё здесь наскучило и не мило. Какие разные возможности появятся для них, если они туда уедут. Как им будет хорошо вместе! Родители Её совсем не против, если она покинет их дом, они заняты младшими, сестрой и братом, разрешили ей самой выбирать, как и где дальше жить.
Он очень быстро загорелся этой идеей и сразу же начал всё обдумывать — подсчитал, сколько денег нужно будет на первое время, просматривал предложения о сдаче жилья, подыскивая вариант подешевле, следил за вакансиями о работе. Решил, что для поездки можно взять напрокат машину, а не трястись в поезде. Даже комнату на первое время он уже нашёл и внёс аванс за первый месяц.
Отец, как обычно, сидел в своём кресле перед телевизором — месте, ставшем привычным для него в последние месяцы. Ещё утром, услышав возню в комнате наверху, он позвонил на работу и взял отгул, сославшись на плохое самочувствие. Он знал, что у Сына сегодня зарплата, не оставалось никаких сомнений — пришёл день отъезда. Сегодня он мог расстаться со всеми своими мечтами. А ведь все они были связаны только с Сыном! Он представлял себе, как они вместе рыбачат, сидя у воды плечом к плечу и прячась от дождя в одну плащ-палатку, как ходят на охоту, а после с азартом хвастаются трофеями, вместе копаются в машине, отыскивая неисправность и весело подначивая друг друга. Как он приводит Сына в бар на углу улицы, где собираются все «свои», и как тот обыграет в бильярд главных завсегдатаев заведения. Рисовалась ему картина, что его приятели, каждый по очереди, подходят и, пожимая ему руку, говорят: «Отличный парень у тебя! Всем на зависть!». Теперь же все эти ожидания и планы улетали, как дым в трубу. И он должен, обязан был что-то предпринять. Не в его привычке было пускать всё на самотёк.
В полвосьмого вечера он услышал, как у дома остановилась машина, хлопнула дверь. Пара коротких фраз — он не расслышал слов — и в прихожей раздались быстрые шаги. Тот, кого он уже несколько часов ждал, тупо уставившись в телевизор, ничего там не различая, пробежал к себе в комнату, коротко кивнув ему на ходу. Отец поднялся с кресла и встал в арке между прихожей и комнатой. Прошло не больше двух минут, как Сын пулей слетел вниз.
— В сумке нет моих документов и денег, я утром убрал всё в боковой карман, верни их.
Отец был удивлён: в голосе Сына не было ни намёка на панику или растерянность.
— В тот наш разговор, вспомни, я тебе сказал: ты никуда не поедешь! Ты думал, что я шучу? — он ни на секунду не сомневался в своём преимуществе, моральном да и физическом тоже.
Выход из ситуации казался ему простым и лёгким: забрав документы, он заставит его остаться хотя бы на какое-то время, а потом будет видно.
— Это мои документы и мои деньги, я вкалывал в две смены, у тебя нет никакого права их забирать.
Голос Сына слегка дрогнул или ему только показалось?
— Послушай! Я — твой Отец, а ты — мой Сын, и, пока я за тебя отвечаю, пока ты в моём доме, я решаю, что тебе можно, а что — нет! — атмосфера продолжала накаляться, напряжение заметно росло.
— Ты, может, не заметил, я уезжаю из твоего дома, мне не нужны твоё разрешение и твои правила! — Сын явно не собирался отступать, и до Отца вдруг стало доходить, что не всё так просто, как представлялось вначале.
Он стал заводиться, понимая, что его увещевания бессмысленны, и действовать, видимо, придётся грубо.
— Документы я тебе не отдам, и ты никуда не уедешь. А если хочешь забрать их, то попробуй, они здесь! — Отец ткнул пальцем в нагрудный карман своей рубашки. — А там посмотрим, чья возьмёт!
Буквально на минуту повисло молчание, прерываемое только бессмысленной трескотнёй в телевизоре, — шло очередное шоу из тех, где все стремятся перекричать, переспорить друг друга, компенсируя громкостью голоса неубедительность своих доводов.
— Я не буду с тобой драться, я предлагаю обмен, — Сын подошёл к креслу, на котором валялся пульт от телевизора, и, взяв его, продолжил. — Смотри, у тебя — мои документы и деньги, у меня — твой пульт от телевизора. Меняемся? Я тебе — пульт, ты мне — документы и деньги. Каждому своё. Тебе — отдых, мне — дорога. Идёт? — и, направив пульт в сторону телевизора, он зачем-то медленно, совсем по чуть-чуть, стал прибавлять громкость.
Отец громко расхохотался:
— Парень, да ты совсем умом тронулся со своей девкой? Попробуй забрать их у меня! Если, конечно, сил хватит!
Сын никак не отреагировал на отцовский выпад: он продолжал методично нажимать на кнопку увеличения звука, держа пульт в вытянутой руке, не сводя при этом глаз со своего противника. На лице его мелькнуло то знакомое выражение, которое Отец видел и раньше, но всё нарастающий звук — ведущий тоже вступил в соревнование «кто кого переорёт» с участниками передачи — не позволил ему сконцентрироваться на какой-то смутной догадке, мелькнувшей где-то в глубине памяти.
— Какого чёрта? Что ты делаешь? — он, сделав резкое движение навстречу Сыну, на мгновение перевёл взгляд на экран, но боковым зрением успел заметить холодный, металлический блеск в его правой руке. Выстрел слился с достигшим апогея звуком телевизора, пульт упал на пол. Сын наклонился и, расстегнув пуговицу, достал из кармана паспорт и пачку с деньгами — всё было на месте. Задумчиво оглядевшись, он отправился на кухню, открыл газ, а, вернувшись обратно в комнату, зажигалкой, подаренной когда-то отцом, поджёг её в разных углах. Больше ничего его здесь не держало. Подняв сумку, так и валявшуюся у лестницы, он вышел из дома, запер за собой дверь и поспешил к машине, где его ждала Она.
— Я уже волноваться начала! Ты сказал минут десять максимум, а прошло полчаса. Что-то случилось? Не хотел отпускать? — Она с беспокойством пыталась прочитать на его лице, насколько серьёзной была причина заминки. — Да нет, всё хорошо! Так, ерунда. Главное, что мы вместе! — Ты меня с ним так и не познакомил, как-то это неправильно… Он не обидится? — Это не нужно было. Да он и не обидится! — закинув сумку на заднее сиденье, он завёл машину и тихонечко, стараясь не делать ничего, что могло бы привлечь внимание, стал выезжать на дорогу.
Оказавшись на трассе, он прибавил скорость. В этот момент сзади что-то полыхнуло, в зеркалах заалело пламя. Небо окрасилось огненными всполохами. Она, обернувшись, старалась разглядеть, что же произошло.
— Слушай, так ведь это же там, откуда мы уехали! Или совсем недалеко… Как ты думаешь, что это?
Он внимательно на Неё посмотрел и улыбнулся:
— Это заря новой жизни, нашей жизни!
Она весело рассмеялась:
— Мне так хорошо с тобой! Я, наверное, тебя люблю!
Он неожиданно съехал на обочину, остановил машину и, повернувшись к Ней, взял Её за руку:
XXII век, писатель становится испытателем видеоигры нового поколения по мотивам биографии его легендарного прадеда, литератора XXI века Дедовича — вскоре писатель узнаёт, что его сознание использовали для создания игры, а компания «Иггдрасиль» и другие корпорации, получившие власть над миром после отмены политики как класса, вероятно, эксплуатируют сознание людей в промышленных масштабах — выдавшая информацию роковая красотка Дарья вскоре оказывается найденной мёртвой под окнами своей квартиры — объявляется её сестра-близнец Лана и отдаёт писателю доказательства вины «Иггдрасиля», сразу после чего её расчленяют на загородной лесопилке, а убийство вешают на писателя — он пускается в бега, лишившись своего автомобиля «Логос», и вскоре получает сообщение: «Я знаю, что ты невиновен. Ответы — сегодня в полночь в клубе XXI».
Дарк-джаз | S1E3 | Бэкап
Прокладывая путь через остывающие после жаркого дня камень, бетон и навязчивую рекламу в дополненной реальности, иду в другой конец города. Пешком и в медмаске, чтобы не светиться камерам Глобальной Службы Безопасности.
В прозрачной стене, на фоне занавеса из красного бархата парит бензиновый ретромобиль «Волга»: безверхий, чёрный, лакированный, с вставками стали. Не обычная голографо-галюциногенная, а старомодная неоновая вывеска гласит:
«Клуб XXI»
Ниже стильным мелким шрифтом:
«Место века»
У входа кучка ретро-франтов. От одного из них, в нелепых шмотках, с раритетным сенсорным телефоном в одной руке и последней моделью безвредного эковейпа во второй, доносится:
— Новый законопродукт КОРП, вы уже слышали? Они создадут «Единую Службу Устранения Хуйни» или что-то такое, — все смеются. — Серьёзно, клянусь! По вызову выезжает бригада, готовая справиться с любой хуйнёй: доктор, пожарный, МЧС, силовики и…
— И проститутка! — заканчивает кто-то за него, и все опять смеются.
Чёрные пиджаки из КОРП опять выдумывают что-то новенькое. Полагаю, говоривший несколько приукрасил реальность, чтобы впечатлить друзей. Впрочем, как знать: новые законопродукты в последнее время растут как грибы, в том числе совершенно радикальные. КОРП — это совет корпораций. Мировой орган контроля их соглашений.
В неоновой тьме «Клуба XXI» в витринах покоятся ещё не растворившиеся в молохе времени артефакты той эпохи: портативный компьютер, в который нужно вводить текст пальцами, конденсаторный микрофон для цифровой записи голоса, акустические и электронные гитары, духовые инструменты, аналоговые барабаны — все эти последние барьеры между сознанием человека и искусственным, построенным нами внутри природы цифровым миром. К счастью, в «Клубе XXI» играют на аналоговых инструментах: я различаю звуки настраивающегося дарк-джаз ансамбля. В его составе нет синтюхов — музыкантов, которые своей мыслью с помощью нейроинтерфейса создают любой нужный звук и направляют его на микшерский пульт вместе с остальными инструментами (или даже сами исполняют партии сразу всех инструментов). Здешние исполняют живьём. Нейросеть только немного корректирует мелодию, если исполнитель начинает выбиваться из гаммы, ритма или стиля. Она установлена в их нейрочипы и вносит коррективы в движения их рук через нервные окончания — как по мне, довольно сомнительной достижение музыкальной технократии.
Занимаю столик у сцены. Заказываю «Беспечного ездока». Закуриваю. Вскользь оглядываю посетителей, чтобы найти того, кто назначил мне встречу, или выявить глобалов под прикрытием двадцатьпервенников. Похоже, обе категории отсутствуют. Людей не слишком много — от силы ползала. У наших предков были выходные и будние дни. В выходные в заведения посещало больше людей. А теперь, поскольку дни просто идут, без любых выходных и праздников, а люди работают только когда и если хотят, то в круглосуточных заведениях в любое время дня и ночи бывает примерно одно и то же среднее число посетителей. Жизнь в этих местах похожа на меланхоличный затянувшийся вечер воскресенья. Как видно, общество это устраивает, и никого, кроме меня, не одолевает ужас от наблюдения этого бесконечного воскресного заката.
Уже полночь, но назначивший мне встречу так и не объявился. Музыканты начинают играть вступление, это дарк-джаз кавер на песню ‘Heroin’, которую исполняла обожаемая моим прадедом Лана Дель Рей — тёзка девушки, убийство которой на меня вчера повесили. К микрофону выходит Дарья — сестра той девушки. Сутками раньше, за несколько минут до того, как мы с ней должны были встретиться, она разбилась, выпав из окна в многоэтажке — вряд ли без посторонней помощи. Выглядит сногсшибательно.
Нет сомнений, это она, во плоти, в красном вечернем платье, как в первую нашу встречу, с кулоном в виде глазастой пирамиды, с чёрными волосами ниже открытых плеч. На чёрных ногтях блестят золотом астрологические знаки. Дарья исполняет куплет, опустив веки, усыпанные блёстками тёмной лазури (и как исполняет), а когда, начиная припев, распахивает глаза, то смотрит прямо на меня — из красно-белой-чёрной воронки страсти, любви и ужаса.
Кончив петь, под аплодисменты Дарья смотрит на меня. Ошибки быть не может, это она. Её взгляд говорит о том, что она понимает, что я чувствую, видя её здесь.
Дождавшись перерыва, проникаю за кулисы, застаю Дарью в полутёмной гримёрке, одну, с зажжённой сигаретой в мундштуке. Дарья глядит на меня через зеркало, сидя ко мне спиной, с крутым вырезом платья. На её губах легчайшая, однако не ускользающая от меня усмешка. Я вхожу и закрываю дверь. Сажусь на диван.
— Выпьешь? — молвит Дарья.
— Что предложишь?
— Бар слева от тебя.
В мини-баре премиум-водка «Земля» — клюквенная, джин «Ферзь», виски «Ноктюрн». Оформив себе последнего, возвращаюсь на диван.
— Мне не предложишь? — спрашивает Дарья.
— Ты на своей территории, здесь ты решаешь, что и кому предлагать.
— Но ты мужчина.
— Что же из этого?
— Так повелось, что мужчины предлагают выпить женщинам.
— Давай лучше начнём с того, как вышло, что ты жива, хотя я видел твой труп, — хлебнув «Ноктюрна», закуриваю.
Дарья встаёт, идёт к мини-бару, тоже наливает себе «Ноктюрн», садится рядом со мной на диван.
— Почему ты уверен, что труп был моим?
— Видно, кто-то хотел, чтобы я был уверен. Но кто?
— Полагаю, люди «Иггдрасиля», убившие меня.
— Однако трудно не заметить, что ты живее многих.
— Чудесная технология, не так ли? «Бэкап» от «Квисатц Хадеррах Инкорпорэйтед».
— Технология воскрешения мёртвых?
— Не совсем, — Дарья закуривает. — Она создаёт полную копию твоего сознания на облачном сервере, а затем в режиме реального времени подгружает его обновления. В случае твоей смерти «Бэкап» загружает копию в заранее изготовленный клон.
— Не реинкарнация, но копия?
— Истинное сознание погибает вместе с телом.
— То есть оригинал Дарьи убили, и ты его копия?
— Отличное подспорье для мести, не находишь?
— Ты намерена мстить?
— Мои цели выше всякой мести, — говорит Дарья, выпустив дым через нос. — Однако многие на моём месте стали бы. Поэтому технология и находится в закрытом доступе. Иначе наше общество поразила бы эпидемия мести.
— Если технология в закрытом доступе, то как ты её заполучила?
— Я работаю на «Квисатц Хадеррах Инкорпорейтед».
— Давай-ка разберёмся. Ты ассистент режиссёра в видеодепартаменте «Иггдрасиля», ты работаешь на «Квисатц Хадеррах», ты поёшь в «Клубе XXI» — когда же ты всё успеваешь?
— Глупо жить только одну жизнь, если можешь больше. Я делаю всё, что хочу и считаю необходимым.
— Значит, Лана, убитая вчера — не твоя сестра, она тоже копия?
— Она моя другая сторона. У каждого нового клона есть доступ ко всей атрибутике и документам обеих наших личностей. Новый клон помнит всё, что и предыдущие — вплоть до момента смерти последнего. Когда новый клон оживает, со склада доставляют следующего. В последнее время зачастили.
— Ты использовала технологию раньше?
— Ты хотел сказать, умирала ли я раньше?
— Разве это не одно и то же?
— Пожалуй. Да, не раз. У меня опасная работа.
— А что насчёт самой первой смерти?
Дарья чуть медлит.
— Автокатастрофа. В ней погибла вся семья.
— Прости. Каково это?
— Когда погибла вся семья?
— Когда погиб ты сам.
— Не знаю, — говорит Дарья. — Ведь бэкап делается только до смерти. Смерть остаётся таинством.
— Я не о том. Каково это — понимать, что ты копия, в то время как настоящий ты мёртв?
— Ах это, — Дарья чуть улыбается одними губами. — В первые часы тяжёлое моральное похмелье. А потом осознаёшь, что всё, что тебе остаётся — это продолжать делать то, что делал оригинал. Это единственный способ прийти в чувства. А когда ты копия копии, всё происходит ещё быстрее.
— Выходит, ты бессмертна, но только с точки зрения других.
— И до тех пор, пока технология мне доступна.
— Что насчёт юридических аспектов?
— У «Квисатца» уже есть кулуарное соглашение с КОРП. Его обнародуют вместе с технологией — всё схвачено.
— Значит, технологию всё же обнародуют? А как же эпидемия мести?
— Её не случится. Технология будет ужасно дорогой.
— Только до тех пор, пока не появятся дешёвые аналоги.
— Без лицензии на клонирование не появятся. А она есть только у «Квисатца».
— Мы помним, что монополия — смертный грех?
— Именно поэтому я и хочу разоблачить «Иггдрасиль».
— А что насчёт разоблачить «Квисатц»?
— One step at a time, — Дарья тушит сигарету и допивает виски, — Мне пора на сцену. Увидимся после шоу.
Дарья явно темнит. Кто станет разоблачать корпорацию, предоставляющую ему в пользование почти технологию бессмертия? Не удивлюсь, если стремление Дарьи разоблачить «Иггдрасиль» — не личная инициатива, а боевая задача войны корпораций, поставленная «Квисатцем» или другим техногигантом. Ну а в перерывах между тем, чтобы обслуживать гигантов и их же разоблачать, пташка — вы только полюбуйтесь — исполняет в кабаке!
Возвращаюсь в зал. В подобных же заведениях выступала моя мать. Она была джазовой певицей и умерла от передозировки. Отца я не знал. Отец матери и мой дед был художником средней руки, он ещё до моего рождения подчистую растратил многомиллионное состояние унаследованное от его отца и моего прадеда Дедовича. Так что жили мы скромно. После смерти матери мне пришлось быстро пройти через скорбь и подумать о том, как зарабатывать на жизнь. Я принял опрометчивое решение пойти в литераторы. Первые десять лет было не до смеха, и я не раз проклял судьбу на чём свет стоит, но в конце концов — спасибо наследию прадеда — это дало свои плоды, и я научился зарабатывать на жизнь талантом. Да и мир стал более удобным и безопасным местом. По крайней мере, так казалось до последнего времени.
Отзываясь, мир входит в зал клуба, представленный группой крупнокалиберных людей. Они входят тихо, их около десяти, они встают стеной, отгораживая выход. Дарья, не отрываясь от песни, недвусмысленно указывает мне со сцены глазами в сторону гостей, но я и сам успел их заметить и оценить обстановку. Когда песня кончается, я быстро встаю у стола и аплодирую, чтобы за мной повторили другие посетители. Это позволяет немного замедлить надвигающуюся живую стену. Под прикрытием аплодирующих я скольжу уже знакомым путём за кулисы. Дарья цокает шпильками впереди по коридору. Увидев меня, она говорит:
— У чёрного хода, должно быть, облава, Иди за мной.
Гримёрка Дарьи, из коридора стук тяжёлых каблуков, тайник за шкафом, в дверь гримёрки стучат кулаком, мы уходим подземным ходом по тёмной лестнице, мой нейрочип автоматически активирует ночное зрение, тяжёлые каблуки уже в гримёрке, но их носители не понимают, куда мы делись. Остаётся верить, что они не оцепили весь район. Мы передвигаемся по системе подвалов, оплетённой трубами-змеями.
— Дарья, почему ты уверена, что тебя убили агенты «Иггдрасиля»?
— О чём ты?
— Ну они ведь не представились, прежде, чем тебя убивать. Или представились?
— Они пришли сразу после того, как в «Иггдрасиле» узнали, что тебе известно, как они используют сознания людей. Совпадение? Не думаю.
— Забавно, что ты не ответила просто «Больше некому».
— Забавно. Ну что ж, значит, позабавимся.
После тридцатиминутного дрейфа по системе подвалов, Дарья выводит нас в подсобку мастерской ключей. Сейчас мастерская закрыта. Дарья берёт один из сотен ключей, открывает им заднюю дверь, мы выходим, Дарья запирает дверь и помещает ключ под коврик. Я надеваю медмаску, а Дарья выуживает откуда-то чёрную шаль и покрывает ей голову, низко свешивая ткань на лицо.
— Каково твоё настоящее имя? — спрашиваю я.
— Оно уже не моё. Я свободна от него. Моё имя Дарья, а когда воскресает Лана, то её имя Лана.
— Как произошло раздвоение?
— Думаю, в аварии, осознав неизбежность гибели, сознание получило травму и расщепило себя на «до» и «после». Одна его часть — это я — стремится в прошлое, а другая — Лана — в будущее. Отсутствующее сознание поворачивается к реальности двумя своими полюсами по очереди. Это совсем не похоже на человеческий опыт, хранящийся в моей памяти. Но мы с Ланой научились жить с этим. Хотя поначалу не ладили.
В трёх кварталах от «Клуба XXI», не привлекая внимания, перелезаем ограду сада имени Дедовича, прокрадываемся мимо его же бронзовой статуи: взгляд предка строго режет ночную мглу, в руке его, как скипетр, тяжелеет разводной ключ. Дедович писал об этом своём инструменте так: «Вот орудие, которым можно и создать, и разрушить — чтобы создать заново». По легенде, однажды кто-то на людях сказал Дедовичу на это: «А ещё им можно закрутить гайки и кого-нибудь развести». Присутствующие утихли, ожидая, что скажет Дедович. А Дедович ничего не сказал, просто взял свой разводной ключ и взвесил комментатору порцию сочнейших целебных пиздюлей.
Я рассказываю об этом Дарье, она смеётся, отмечая, впрочем, что уже слышала эту историю. Мы выбираемся из сада на проспект, и я останавливаю такси дедовским способом — мановением руки, к большому удивлению водителя. Светиться в КОРП.такси мы не можем. Мои счета во всех банках заблокировали в рамках протокола «Унтерменш». Это меньшее из грозящих мне зол. Выручают криптокошельки. Мы едем к Дарье.
— Полагаешь, глобалы не ждут нас у тебя дома?
— Вот и проверим.
Многоквартирный ампирный дом, элитный квартал. Въезд такси только по пропуску проживающего. Лифт, светлый коридор с эркерами. Осторожно входим в квартиру Дарьи. Засады нет.
— Это секретные апартаменты, — говорит Дарья, — но лучше быть начеку.
Внутри просторно, большие окна скрывают ночь в тяжёлых портерах. В одной комнате, вернее сказать, зале — ретро-мебель, в другой — хайтек-интерьер, в третьей, кубической — лишь белые стены без окон, потолок и пол, а посередине лежит чёрный коврик — вероятно, для медитации.
— А здесь холодильник, — Дарья проводит меня в тёмный зал с металлическим саркофагом, зажигает свечи на канделябре, горячий свет открывает мне в заиндевевшем иллюминаторе точную копию Дарьи: обнажённую, белую, никогда не жившую, с распахнутыми ледяными глазами.
Я чуть дышу, заворожённый этим зрелищем. Дарья говорит:
— Если со мной что-нибудь случится, малышка тут же мягко разморозится и оживёт.
— Надеюсь, она пролежит здесь ещё долго.
— Тенденции последних дней говорят об обратном.
— Мода переменчива.
— Выпьешь?
— Несомненно.
Открытая лоджия высоко над чутко спящим городом. Коньяк «Плач слепого» — нестареющая классика заката XXI века. Вкус божественен.
— Почему тебя так тянет в прошлое, Дарья?
— Назовём это верностью. Ведь с будущим я ещё даже не встречалась.
— А с настоящим?
— Его не существует, — жмёт тонкими плечиками Дарья.
— Если так, то будущего и прошлого тоже.
— Спорно. Настоящее — это даже не момент. Прошлое доказывает своё существование, причём вещественно. Будущее — лишь теоретически.
— И для будущего есть Лана, так?
— Мы осваиваем его по очереди.
— От раздвоения не теряешь ли ты истинную себя?
— Меня и нет, забыл? Я погибла в автокатастрофе.
— Да, прости.
— Не за что извиняться, — глаза Дарьи чуть блестят, она уводит взгляд на стонущий ветром город. — Просто меня нет.
Я поворачиваю личико Дарьи к себе и целую, она даётся. Ничто не заводит как страсть, которую пытаются скрыть хорошим воспитанием.
Кончив поцелуй, Дарья недолго смотрит на меня и произносит:
— Спасибо за прекрасный вечер. Ты можешь спать в комнате Ланы.
Так я и поступаю.
Утром спецуведомление, новость с индексом социальной значимости 94%:
«КОРП учреждает ЩИТ — сервис устранения любых неполадок: от засора в канализации до обороны от угрозы из космоса. Уже завтра на всех континентах начнётся набор добровольцев для вступления в ряды КОРП.ЩИТ — рабочих мест очень много! Первые эскадроны КОРП.ЩИТ будут укомплектованы и переведены в готовность к труду и обороне уже к концу месяца. Следует заметить, что для уже упомянутой обороны от угрозы из космоса, экипажи сервиса будут оборудованы действующим оружием высокой точности и дальности поражения, а также боевым транспортом. Поэтому знайте: при виде военной техники вам не о чем беспокоиться! Мы опросили общественность о том, что…»
«Ебать меня!» — восклицаю я, слушая эту новость среди приёма душа: они выпускают первое легальное военное формирование со времён ядерного разоружения под видом сервиса устранения неполадок! На боевой технике! Едва ли, увидев этих ребят, кто-то отважится предложить им прочистить толчок. Готовность к концу месяца. Очевидно, боевые действия не за горами. Но против кого? Неужели Марс атакует? С тех пор, как США оттеснили на Марс, мы с ними мало общаемся — как будто в разных мирах живём.
Выйдя из душа, замечаю Дарью на кухне, она варит кофе и курит у открытого окна. Трёпаная смоль волос. Лоснящаяся чёрная ночнушка обнажает стройные белые ноги.
— Доброе утро, — молвит Дарья.
— Доброе. Уже слышала про КОРП.ЩИТ?
— Такой будильник трудно проспать.
— Что думаешь?
— Им точно стоило лучше продумать нейминг.
— Они действительно намерены обороняться от инопланетян?
— Ты меня переоцениваешь, — чуть улыбается Дарья. — Попасть в левитирующий над Атлантикой пирамидальный город не так просто, как это звучит.
— Я попробую добыть приглашение. Но для начала мы должны вернуть мой «Логос». Чертовски хороший кофе.
— Спасибо. У тебя есть план?
— Это почти невозможно, но да, есть. Штраф-стоянка глобалов представляет собой парковку, уходящую на много этажей в землю. Попасть туда можно только через контрольно-пропускной пункт, если ты владеешь документами на автомобиль, который тебе нужно забрать. Мы заберём машину Ланы.
— Если я появлюсь там, меня снова попытаются убить. А мне бы этого не очень хотелось.
— Это рядовая процедура. Там один-два недотёпы-охранника. Информация не дойдёт до управления раньше, чем мы уедем.
— Допустим, но как я заберу «Логос»?
— Я пойду с тобой, меня не распознают в маске и очках. Когда мы спустимся на парковку, я вырублю сопровождающего разводным ключом, который сейчас лежит у тебя в ванной. Ты уедешь на «Мегере, а я найду и заберу «Логос».
— Но тебя не выпустят со стоянки.
— Придётся идти напролом.
— Тебе вот настолько важен этот автомобиль?
— По самой меньшей мере. Это мой инструмент, продолжение меня.
— Странный инструмент для писателя.
— Текст мы теперь пишем и редактируем мыслью. Поэтому мой инструмент — автомобиль.
— Хорошо, но что дальше? Тебя в момент найдут по номерам.
— Я скроюсь за городом, а потом мне сделают поддельные документы те, кто сделал их тебе — вместе с новыми номерами.
— Что ж, — говорит Дарья, — давай посмотрим, как рухнет эта утопия.
Ещё один недолюбленный богом пасмурный день. Серый бетонный кулич отделения Глобальной службы безопасности. Дарья в молочного цвета блузе, в чёрной юбке и чулках, на фоне гологалюциногенной рекламной вывески:
«Банк "Воздержание" — мы убережём вас от греха расточительства».
С улыбкой обыденности Дарья обращается к мяклому седоусому охраннику:
— Здравствуйте! Мне нужно забрать автомобиль, и мы очень опаздываем. Пожалуйста, так быстро, насколько возможно.
Охранник считывает её документы через нейроинтерфейс, просит нас подождать минуту, бегает глазами — видно, отправляет и принимает информацию. Наконец возвращается и с тяжёлой задумчивостью говорит Дарье:
— Уважаемая, согласно нашим данным, вы мертвы. Могли бы вы это как-то прокомментировать?
Что ж, их базы данных шустрее, чем можно было думать.
— Разве не очевидно, что это ошибка? — поддавая возмущённого удивления, спрашивает Дарья.
— Да, наверное. Я запущу протокол расследования, ожидайте…
— Никаких протоколов, я прошу, — быстро касаясь руки охранника, вежливо и мягко говорит Дарья, — послушайте, я страшно тороплюсь. Пожалуйста, разберитесь с этим без меня. Это не моя ошибка. Мне нужно только забрать автомобиль и спешить на очень важную встречу. Представьте, я могу потерять целое состояние из-за вашей ошибки. Или попасть в аварию, поторопившись. Вот тогда я действительно буду мертва. А сейчас я жива, клянусь!
С последними словами бросив взгляд на меня, Дарья смеётся. Она страшно хороша. Я улыбаюсь, чтобы улыбка была заметна по движениям маски. Помявшись, охранник вздыхает и говорит:
— Ладно, к чёрту. Мы разберёмся. Вашу машину сейчас выгонят.
— Выгонят? — уже неподдельно удивляется Дарья. — Разве мы не должны сами за ней спуститься?
— Не должны.
— А можем?
— Не можете.
— Почему?
— У нас сервис. Это стандарты качества.
Переглядываемся с Дарьей. ГСБ — топ-сервис, пришедший на смену полиции, ставлю пять звёзд из пяти. Только «Логоса» мне с ним не видать как своих ушей — пока. «Мегера» вкусно шипящей стальной змеёй выскальзывает из-под распахнувшегося шлагбаума — её вывела подключенная к автопилоту нейросеть ГСБ. Теперь охранник через нейроинтерфейс мыслью передаёт управление Дарье — и готово, машина на ручном управлении. Дарья садится за руль, мы уезжаем.
— Каков план Б? — спрашивает Дарья, набирая скорость и закуривая.
— Не всё сразу, — отвечаю я.
Полпути, набережная Невы, на скорости под сотню машину начинает мотать из стороны в сторону.
— Они перехватывают управление! — восклицает Дарья.
— Проклятье! Как?!
— Сейчас расскажу, — говорит Дарья, отстёгивая ремень безопасности.
«Мегера» вылетает с дороги, от выброса адреналина время замедляется. Оторвавшись от асфальта, авто летит к бронзовой статуе: это сфинкс, половина лица которого — открытый череп. Перемахнув коробку передач, Дарья оказывается на мне и целует меня. Мрамор и бронза разбивают стекло «Мегеры» в брызги, кровь обагряет белые подушки безопасности, я впечатываюсь в умирающее изломанное тело Дарьи. В хрустящий череп Дарьи. Она сохранила мне жизнь, пожертвовав своей очередью жить.
В висках стучит. Выбираюсь из дымящихся останков машины, отбиваюсь от сердобольных помощников, спускаюсь к воде, смываю с лица кровь Дарьи, воют сирены, я тихо и быстро скрываюсь.
Закуриваю. Чайки орут бешено, пахнет водорослями, холодной водой и бензином.
[продолжение следует]
Отрицательный спонсор сериала «Дарк-джаз» — «Альфа-банк».
На заснеженной крыше покосившейся избушки сидели две пожилые женщины. Луна освещала их контуры, с интересом вслушиваясь в диалог.
– Шур, а ты чего на дачу-то перебралась? Зима же… – спросила Софья подругу, поправляя шаль.
– Да у меня там в квартире студентик переваривается. Жду вот, – ответила Саша.
– А, ты больше их по деревьям не развешиваешь? А я по старинке в городе, знаешь, люки канализационные открываю, а сама, бывает, оттуда кричу: “Помогите!”. Так и физические нагрузки, и воздухом дышу, – сказала Софья.
– Да какой там воздух-то в канализации? – удивилась Александра.
– Да не в канализации, Шур. Снаружи стою, последнее время. Щас же люди непуганые стали. В смартфоны уткнутся целиком, а ноги сами себе идут. Я момент подгадаю, как гаркну! У меня же голос страшный! – гордо сказала София.
– Что-то я плохо слышать стала последнее время… – сказала Саша и поправила съехавший от порыва ветра платок на голове. – В общем, надо изучать интернеты эти. Вишь, они себе сами уже сеть сплели, пока мы тут из них верёвки вили. Надо в ногу с человечеством шагать, а то вымрем.
– Так мы ж и так мёртвые, – поправила её Софья и достала из кармана пальто пакет с вялеными человеческими пальцами. – Будешь?
Александра вытащила один палец и, размахивая им, продолжила:
– Ну исчезнем значить. Они щас в реальном-то мире и не живут вовсе. Всё время в телефоне: ты его пугаешь, а он и не замечает. Все мозги уже в своём интернете…эт самое… Вот из-за того, что они нам страхом не дают питаться, пришлось на живоедство и перейти. Хотя, в интернете и познакомиться можно, вот, хоть на сайте знакомств. Выбрать себе кем поужинать вечером. Я слыхала, что и приложения есть, но до такого я ещё не добралась в смартфонах ихних.
– А я тут, знаешь, бывает делать нечего днём, жду пока солнце зайдёт. Так я захожу на сайты объявлений, где кто козлов продаёт, спрашиваю: “для ритуала подойдёт?” Ну и подшучиваю, знаешь, так. Или просто звоню и говорю: “ты умрёшь через семь дней”. Благо, у меня голос страшильный от матери достался, – сказала Софья. Она частенько напоминала о том, что её отличает от обыкновенных страшил, которым не дано ничего, и приходилось пугать тем, что имеют: бледная кожа и измождённое при смерти тело.
– Чего говоришь? – Александра всегда делала вид, что не слышит, когда Софья начинала хвастаться своим страшным утробным голосом. Завидовала она, чего греха таить. Не было у Александры ни пугательных желёз, ни страшного голоса, ни сил фобии. Одно что, бывает на человека смотрит долго, да лицо у неё начинает медленно стекать вниз. Тем и пугает.
– Ой, да ну тебя! Шур, я вообще-то важные мысли тебе талдычу, – обиделась Софья.
– Софа, я ж и не против. Да вот, если ж место, может, найти какое, где интернета нет? Слушай! А может нам антенну главную повалить? – осенило Александру. Она с энтузиазмом отгрызла кусочек фаланги от вяленного пальца.
– Так это надо кого посильнее, чем мы-то… – задумалась Софья. – Да и восстановят быстро. Помнится мне, кто-то из наших уже подобное вытворял.
Страшилы замолчали, смакуя человечину и обдумывая своё положение.
Тишину ночи нарушали чавканье старух и редкое уханье совы в лесу неподалёку.
– Кстати, слышала, что у Клавы-то, Фобии? – вдруг резко спросила Александра.
– У Клаустрофобии? А чего там? – уточнила Софья и достала новый палец.
– У неё ж девчушка-то в мир живых вернулась!
– Да ты что!
– Ага. Жениха себе нашла из живых. Печать Смерти на него наложила, да только вышло так, что не он к ней на ту сторону перешёл, а она к нему. Там вообще такая суматоха была в ночь Крикуна, – сказала Александра.
– Да молодёжь уже одурела совсем, что эти со своими технологиями, что те со своей магией, – подытожила Софья.
– И не говори. Одни мы с тобой от мира оторваны – две оторвы.
Старушки расхохотались вороньим смехом, а после спрыгнули с крыши, не оставив на снегу следов своего присутствия.
– Гляди! Мужичок идёт. Напугаем? – спросила Софья. Александра присмотрелась и замотала головой:
– Это ж Клаус. Видать, кого-то разбирать по кускам пошёл.
– Хороший мужик, работящий, – мечтательно отозвалась Софья. – Пойдём, что ли, поздороваемся, да дальше двинем.
И две страшилы отправились прожигать свою мёртвую старость.
Иллюстрация Екатерины Ковалевской. Больше Чтива: chtivo.spb.ru
Было утро. Хотелось петь, кричать и бегать, и это было странно. Только натянув сапоги, я вспомнил, какой сегодня день. Это был мой день. День моего рождения. Сегодня мне стукнуло девятнадцать! Интересно, об этом помнит кто-нибудь из батареи? Не успел я надеть гимнастёрку, как Лёха Чабанов гаркнул на всю казарму:
— Смирно! Сержанту Волину — ура!
Батарея ответила нестройным и неясным бормотанием. Оно было понятно: бо́льшая часть наших воинов ещё не проснулась. Как мы говорили: «поднять — подняли, а разбудить забыли».
— Повторить! — Лёшка рявкнул во всю силу своих лёгких. — Ура! С днём рождения!
В этот раз дружный вопль чуть не снёс крышу казармы.
Скоро моё левое плечо превратилось в наковальню, а правая рука заныла — поздравляли с силой и от души.
Мы оба были замкомвзвода, я — первого, Чабанов — второго, поэтому бо́льшую часть суток командовали батареей.
— На торжественный ужин, — Лёха ткнул пальцем вверх, — у нас уже запасено.
Я улыбнулся. Все даты мы отмечали либо в специальном классе (секреты новейшего оружия, изучавшегося здесь, как и наши попойки, были скрыты стальной дверью да решётками на окнах), либо на чердаке казармы.
Под крышей было вольготнее, и там можно было попеть под гитару. С музыкой нам повезло. Отделением связи в батарее командовал ефрейтор Зарицкий, носивший личный позывной «Кум». Он был профессиональным гитаристом, с высшим музыкальным образованием и поставленным в консерватории лирическим тенором. В хорошем настроении ефрейтор собирал такую аудиторию в сапогах и хаки, что огромная казарма превращалась в зал какого-то таинственного собрания.
Кум любил поговорить со мной о тайнах мироздания и сверхъестественных возможностях человеческого организма. Мы не были друзьями, но относились друг к другу с уважением. Поэтому я был уверен, что вечером он споёт для нас всё, чего мы захотим. Водку нам привезли строители, с которыми у меня сложились дружеские отношения. Так что Лёхино «запасено» было организовано, как и положено, мною.
Я, как и все мои сослуживцы, побрился, умылся, подпоясался и только потом скомандовал:
— Батарея, выходи строиться!
По лестнице — а мы располагались на втором этаже — загрохотали сапоги. У подъезда мы переглянулись, и дальше командовал Лёшка. После положенной физзарядки мы двинулись на завтрак. Столовая была от нас метрах в семистах, но Лёха любил показать власть, и батарея перешла на бег. Бежали весело, перекидываясь шутками. Даже батарейный недотёпа Новохатский сегодня не спотыкался и не портил строй. Слева показалось здание будущей новой казармы. Военный городок, всего год назад представлявший собой ряд брезентовых палаток с жившим в них небольшим подразделением, гордо именовавшимся полком, постоянно строился. Теперь тут, неподалёку от южной границы страны, располагалась полнокровная мотострелковая дивизия.
Батарея замедлилась и перешла на быстрый шаг. В трёхэтажном строении, мимо которого мы шли, уже велись отделочные работы. Глядишь — и через пару-тройку недель в него вселится зенитный дивизион. Я посмотрел на окна, уже отражавшие восход, и в этот миг в будущей казарме ударил выстрел.
«Автомат!» — мелькнуло в голове.
— Стой! — почти одновременно скомандовали мы с Лёхой. — Строй не покидать! — выкрикнул я и кинулся к зданию. Рядом со мной бежали остальные, словно не услышали моей команды.
Сначала я увидел лежащие за порогом комнаты сапоги со стоптанными каблуками, а в следующий миг перед глазами возникло тело солдата в полной походной амуниции. Он лежал на боку, откинув в сторону правую руку. Она всё ещё сжимала автомат. Мелкая дрожь прокатилась снизу вверх по телу неизвестного, и я чуть не вскрикнул. На свежевыбеленной стене над ним выделялись розоватые комья.
— Мозги, — выдохнул кто-то прямо в моё правое ухо.
Воздух застыл в горле. Теперь я видел белый подбородок солдата и развороченное темя с торчащими осколками кости.
Кому-то, стоявшему позади меня, стало дурно. Я, подавляя в горле тошноту, оглянулся. Это был Новохатский, которого выворачивало наизнанку.
— Все вон! — прорычал я и, схватив своего недотёпу за гимнастёрку, потащил его наружу. — Сейчас прибежит особняк и начнётся такая волынка, упаси бог. ! Нам лучше не попадаться ему на глаза. Все вон!
В дверном проёме появился капитан Старостин. Сегодня он был дежурным по полку. Офицер, обычно тактичный и выдержанный, в этот раз одним движением выкинул ближайшего солдата наружу и обложил всех нас матом:
— Следы затопчете! Пошли отсюда на хер!
Я тащил с собой Новохатского. Он с рвоты перешёл на икоту.
— Становись, мать вашу! — скомандовал я. — Продолжать движение, марш.
В этот раз тридцать бойцов выполнили команду, как один.
Батарея сидела за столами, и ни один из солдат даже не притронулся к еде. Не знаю, что видел или о чём думал каждый из моих сослуживцев, но перед моим внутренним взором стояла стена с розоватыми комочками мозгового вещества.
— Приступить к завтраку! — Я ударил кулаком по столу. — Сегодня у нас тактические занятия. Будем бегать по сопкам. Всем силы понадобятся. Даю пять минут на приём пищи.
Я демонстративно взглянул на часы. Потом, загоняя внутрь себя комок, всё ещё стоявший в горле, отхлебнул глоток чая и принялся мазать на хлеб сливочное масло. Моему примеру последовали остальные, только Новохатский отрешённо смотрел в стол…
На чердаке было жарко. Водка была противной и пахла карбидом. Коронное угощение — докторская колбаса — скользило во рту, как обмылок, и вызывало тошноту.
— Ну, — Лёшка снова ухватился за бутылку и наплескал водки во все кружки, — за Костю! Девятнадцать лет! Это уже старость.
Мы снова выпили. Кум негромко перебирал струны. Под его пальцами звучало что-то похожее на стон.
Вечером, после ужина, мы снова собрались.
— Я узнал. — Лёха откинулся на рулон рубероида, прислонённый к чердачному перекрытию. — Он был посыльным командира химроты. Обычный деревенский парнишка из-под Твери. Служил как все, особо не выделяясь. И у него не было повода пускать себе пулю в голову.
Я кивнул, потому что тоже ходил к капитану Старостину и говорил с ним об этом несчастном солдатике.
— Может, деды заездили, — Зарицкий отложил гитару и закурил, — вот он, маменькин сынок, и не выдержал?..
Сашка Семёнов отрицательно покачал головой:
— В роте нет стариков, я сам туда ходил. Их только-только сформировали, они все с одного года. И на нём никто не мог «ездить» — он был сильным деревенским парнем и мог за себя постоять. — Там у них один бывший рецидивист служит, — глотнул водки и сморщился Сима, ещё один наш товарищ. — Может, он его…
Сашка скривился:
— Тебе, Сима, везде задницы чудятся. Я же сказал, что кулаками махать солдатик мог и в паре драк проявил себя настоящим бойцом. — Может, что-то дома? — Сержант Рыжков, по кличке Профура, запустил закрученный винтом табачный дым вверх. — Мало ли, родич какой-нибудь помер?.. — У него одна мать, — возразил я, — и той недавно только сороковник стукнул. Она ему постоянно пишет, а он отвечает. — Я дотянулся до бутылки. — Тут что-то другое.
Мы снова выпили.
Кум, наконец, выбрал мелодию, соответствующую настроению, и чердак наполнился звуками полонеза Огинского.
«Вот щенок, — подумал я, вспомнив стоптанные каблуки самоубийцы, — испортил день рождения! Хотя я и сам недалеко ушёл от него. Только я свою смерть пока ношу в часовом карманчике галифе».
Я достал патрон от своего штатного «макарова» и, не зная почему, поставил в центр нашего стола. Короткий толстенький цилиндрик был так затёрт, что сверкал, как полированное золото. На взгляд он больше походил на коротышку-клоуна, чем на смертельный снаряд, снаружи ничем не выдавая своей истинной сути.
Смерть.
Страх.
Сейчас, спустя десятилетия, я понимаю, что в возрасте тех солдат, о которых я пишу, такого быть не должно. В девятнадцать лет бегают за девчонками, влюбляются, считают звёзды, встречают зябкий рассвет, никак не думая, а уж тем более не готовя себя к смерти от собственной руки.
До этого я никому не говорил о том, что носил её с собой, и на каждом прикрытии границы не забывал, что она затаилась в кармашке моих брюк. Я знал, что это слабость, и корил себя за неё. Знал, что они, мои сослуживцы, могут посчитать это трусостью, знал, но ничего не мог с собой поделать. Страх живым попасть в руки противника, издевающегося над ранеными солдатами и отрезающего головы пленным, заставлял меня носить этот патрон. Более того, у меня с самым близким другом, Сашкой Семёновым, был уговор: в случае если кто-то из нас будет тяжело ранен и мы попадём в безвыходное положение — пристрелить друг друга.
Мы оба считали это разумной защитой, но сейчас я, уже убелённый сединами, понимаю, что это всё — армия, готовность убивать и умирать — скорее напоминает сумасшедший дом, чем собрание молодых людей. Из нас — нормальных советских юношей — старались сделать безмозглые, послушные автоматы. Но по-другому и быть не могло. Уже тысячелетия жива формула: «… кто не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую». Значит, и это логично — армия должна существовать. Но её дух, её дисциплина, моральный облик, возможность умирать и, защищая Родину, убивать?.. Где-то должна быть середина, но где она? Может, мальчишка, тем утром пустивший пулю себе в рот, искал её и не нашёл?
Лёха отставил в сторону свою кружку и, поковырявшись в нагрудном кармане, достал из него такой же патрон и поставил его рядом с моим. Наверное, пары секунд хватило, чтобы на столе выстроился ряд из девяти ПМовских патронов.
Оказалось, что каждый из нас, сержантов батареи, носил свою смерть с собою. И это после того, как все нашли правильной строку из моего стиха: «Последняя пуля дорога. Последняя пуля во врага». Не в себя, а во врага, в противника, мечтавшего уничтожить, переделать, покорить нас.
Мы молча допили всю водку и разошлись совершенно трезвыми.
Это был мой девятнадцатый день рождения.
Всю ночь, даже во сне, я, сержант Волин, думал над тем, что могло толкнуть этого солдата на отчаянный поступок. Судя по всему, над ним никто не издевался. Его служба шла своим чередом, не выделяя и не задвигая его. Конечно, любая армия — не место для слабосильных романтиков, но погибший и не был им. Он родился и вырос в селе. Там, в наших колхозах, нет и не может быть хлюпиков. В селе надо уметь выживать, и этот мальчишка умел это делать. Думал ли он о матери, о том, что бросает, предаёт ее? Но все мы, взрослея, уходим из дома и в той или иной степени бросаем родителей одних. Так что же заставило его попробовать автомат на вкус?! Что было для мальчишки страшнее смерти?!
Прошло три дня. Было утро, и лёгкий горный ветерок, тянувшийся от границы, вгонял половину батареи в дрожь. Полк стоял на плацу, ожидая пятничного развода. Наш комбат, капитан Нечипоренко, чтобы согреться, приседал и негромко ругался. Только мат, адресованный в пустоту, не мог согреть. Полковник Заикин, командовавший полком, был педантом и ко времени относился бережно. Сейчас он опаздывал уже на семнадцать минут. И этому должна была быть веская причина.
— Идёт, — выдохнул комбат. — Наконец-то.
На ступенях штаба показалась группа офицеров. Первым шёл наш полковник, за ним через порог здания шагнула невысокая старушка в чёрном платке. Капитан снова выругался и негромко пробормотал:
— Неужели новое ЧП на границе?! — Не может быть, — возразил я. — Ни дивизионного, ни армейского начальства нет…
Он согласно кивнул и занял своё место в первой батарейной шеренге. Командование полка вместе с женщиной поднялось на трибуну, стоявшую в центре плаца. Прозвучала команда, и мы замерли в строю. Полковник Заикин шагнул вперёд и снял с головы фуражку:
— Это мама… — офицер на секунду замер, подыскивая нужное слово, затем выдохнул: — …Серёжи Леонова, три дня назад павшего нелепой смертью. Зоя Тимофеевна хочет сказать вам несколько слов.
Полковник надел фуражку, потом снова снял её и опять надел. Женщина молчала. Он наклонился к ней и что-то прошептал на ухо. Она кивнула и заговорила:
— Виктор… — Мать бойца, произнеся одно слово, снова сжалась.
Командир полка громко «подтолкнул» её:
— Ну, ну. — Отец Серёженки умер на третий день нашей свадьбы. Сгорел от водки. Так сказал наш поселковый фельдшер. Сына я рóстила одна.
Она сделала ударение на этом «о», и мне вдруг захотелось плакать. Жалко было эту женщину, в сорок лет уже походившую на древнюю старуху. И было видно, что такой сделала её не только смерть сына, но и нелёгкая жизнь, выпавшая на её долю. Я вспомнил село под Псковом, в которое нас, курсантов сержантской школы, посылали помогать колхозникам убирать урожай. Это было село без мужчин, а за ужином вместе с нами сидели женщины разных возрастов. Они поили нас самогонкой и кормили варёной картошкой, огурцами и брюквой. Колхозницы пили с нами наравне, но мы, молодые и тренированные «воины», оказались слабее и опьянели раньше. Последнее, что я помню о том вечере, — это крупная соль на досках стола и тяжёлые, с обломанными ногтями, руки, женские руки…
Наверное, командир полка смог убедить эту женщину в чём-то таком, что заставило её вспоминать и рассказывать о жизни своего погибшего сына.
Может быть, она сама, простая деревенская баба, поняла, что своей нехитрой правдой сможет уберечь от беды других потенциальных самоубийц, которые могли стоять сейчас перед ней?!
И она говорила, говорила, шаря взглядом по нашим шеренгам…
— Он рос хорошим мальчиком. Учился в школе и не боялся бегать через лес ни зимой, ни осенью, а у нас дожди, бывает, неделями идут. У нас-то школу закрыли— вот они все, наша ребятня, за пять километров в соседний посёлок и бегали. Это сейчас и эту школу закрыли, и у соседей в посёлке детей нет.
Она замолчала, уставившись взглядом куда-то поверх наших голов.
Полковник громко вздохнул и тронул женский локоть.
Женщина вздрогнула и отодвинулась от нашего командира.
— И мне помогал, и учился, и на ферме навоз из-под коров убирал, чтобы копеечку в дом принесть. Хороший был ребёнок. А рядом с нами, забор в забор, живут Ломакины. У них дочь, Серёжина одногодка, Наталья. Шустрая такая, голубоглазка. Любил он её, с детского садика любил. Защищал от чужаков. Портфель за ней носил. Он любил, а никому ничего не говорил, даже ей! Соседка да соседка. Уже постарше, в классе восьмом, когда в клуб новое кино привозили, бывало, она придёт под нашу дверь и зовёт: «Серёжка, сосед, в кино идёшь?!» Вот и всё общение. Он и мне ничего о Наталье не говорил. Только перед самой армией, когда уже в машину садился, обнял меня и сказал: «Вот отслужу срочную, приведу в дом Натальюшку — дочкой тебе будет». А она прибежала за секунду до его отъезда. Сунула ему узелок с пирожками и в лоб поцеловала, молча так, ни слова не говоря. Серёжа каждый день письма писал. Мне писал. Не ей, а мне…
Её лицо неожиданно сморщилось. Женщина подняла руку и уголком платка вытерла правый глаз, хотя он был сух, как и левый. Она не плакала, но её голос то хрипел, то стихал до шёпота, то поднимался почти до крика. Я вдруг понял, что вот так и умирают от инфаркта. Всю боль, весь ужас происшедшего она топила в сердце. А ей ещё сына домой везти — везти в цинковом ящике в товарном вагоне.
— Серёжа писал письма и в каждом из них спрашивал о ней, о Наталье. Она изредка, когда мы встречались, тоже интересовалась его делами, его службой. Я писала сыну об этом и потом из его ответов понимала, что́ для него значат эти вопросы. Наталья-то спрашивала по-соседски, а он любил её… — Голос женщины рванулся ввысь. — Любил, но даже мне об этом не писал. Как тогда, перед отъездом, сказал… и всё, больше ни слова. Просто просил в письмах описывать, как она выглядит, что говорит, каким голосом.
Две сухие руки взлетели и упали на перила трибуны, вцепившись в них до синевы в ногтях.
«Упадёт»! — подумал я.
— Дура я, дура! Это я убила сына, Серёженку! Это я написала, что Наталью сосватал Колька, председателев шóфер! Это я написала, что в мясоед свадьба назначена! Это я…
Судорога прокатилась по её худенькому телу. Полковник обхватил рукой женские плечи, и тогда она зарыдала, бормоча одно слово:
— Прости. Прости…
Наверное, она обращалась к сыну, для которого любовь стала дороже жизни.
Любовь!
Я ещё не знал, что это такое, но знал, чем кончилась эта тайная любовь мальчишки.